Но Колька, приглядевшись внимательней к сидящим за столом, рявкнул пьяным баском:
— Да никак Назаров? Вот какая для радости причина. Здравствуйте, Федор Иванович.
— Здорово, — ответил Назаров.
— Поздновато ты, Федя, вернулся, — сказал Виктор Топоров. — У тебя, глядишь, вчера война кончилась, а у нас уже два месяца своя идет.
— Для меня любая закончилась. Надоело.
— А за трудовой народ в родном краю ты еще не воевал. Ладно, может, еще надумаешь. У нас войско веселое. Ни чинов, ни чищеных сапог, командира сами выбираем. Нравится — командир, не нравится — все руки подняли и коленом под зад.
— Да что вы все про сапоги да командиров, садитесь за стол, — торопливо сказала старуха. Колька благодарно икнул и сел на лавку. Следом за ним плюхнулся Топор, поставив винтовку между колен. Только тут он увидел Тимоху.
— И ты здесь? Скажи-ка еще один стишок, который от учителя-контрика узнал.
Тимоха сделал вид, что до того пьян — не ответить.
— Не боись. Ты, главное, на улице не ори, а под крышей — что хочешь. Лишь бы хозяева разрешили.
После этого он взял бутыль, в которой еще оставалось около трети содержимого, плеснул самогон в две ближайшие емкости и поискал взором стакан Назарова.
— Надо с тобой выпить, Федька. За счастливое возвращение да за нашу власть. Куда тебе плеснуть?
— Я на сегодня уже свою норму отпил, — ответил Назаров.
— Странное дело, человека четыре года не видел, а как вернулся, так не выпить.
— Сказал же, на сегодня — отпил.
— Ну, это непорядок. Я не просто Виктор Топоров, я теперь народная власть. Ты выпить обязан.
— Да ну?
— Нет, ты правду скажи. Брезгуешь мной? — уже сурово и без шутливости спросил Витька.
— Правду сказать или соврать? — ответил Назаров.
— Правду, правду! — азартно крикнул Витька Топор, чуть ли не ложась грудью на стол. — Правду скажи!
— Отчего не сказать. Брезгую.
— Ах вот как! — Топоров приподнял винтовку и хлопнул прикладом об пол, но тут же успокоился, видимо, что-то придумав.
— Хорошо же, Коля, нас с тобой здесь приветили. С благородиями на фронте, небось, шимпанское пили, а со своим братом-мужиком уже зазорно.
— Непонятливый ты, — грустно качнул головой Назаров.
— Нет, это ты непонятливый. А я все уже понимаю. Меня правильные люди на ум наставили. Впрочем, а с кем это я говорю? — Витька взглянул на Федора, стараясь изобразить на своем лице непонимание, что ему, кстати, удалось. — Вот старая карга — этому дому хозяюшка. Вот Никита-хозяин, вот Степан-одноног, вот Тимоха-дурак. Народ хоть и темный, но мне знакомый. А это что за брезгливый мужик напротив сидит?
В комнате стало тихо.
— Я тебя спрашиваю, гражданин, — с упором на последнее слово сказал Топоров. — Кто ты?
— Не дури, Витя, — встрял в разговор Степан. — Ты же Федора Назарова не раз у нас видел.
— Это для тебя он Федя-соседя. А я — боец сельской Красной гвардии. Мне документ подавай, а не Федю.
— Ты что себе в чужом доме позволяешь? — не выдержал Степан и приподнялся, опираясь на костыль. Виктор Топоров проворно соскочил с лавки, прыгнул назад и вскинул винтовку, наведя на сидящих. Колька еще раз икнул и тоже встал, поднимая винтовку.
— А ну-ка сядь, Степан Алексеич. — Палец Витьки лежал на спусковом крючке, а в хмельных глазах читалось, что надавит он его без колебаний. — Сядь и не маши липовой ногой. Я и не в такие дома захаживал. Тоже, бывало, кричали на меня и махали чем попало. Потом в ножки кланялись: хоть жизнь оставь, Виктор Михайлович, не губи, сердешный.
— Ну как, — Витька снова посмотрел на Назарова. — Есть документ? Али нам самим в твоих карманах порыться?
Степан взглянул на солдата и удивился внезапно произошедшей перемене. Будто и не пил Федор Назаров в этот вечер. Смотрел он вокруг внимательно и весело, просто радовался жизни. Так счастлив утомившийся от безделья батрак, которому наконец-то предложили легкую и доходную работу.
— Документ есть, — и Федор протянул Витьке Топору паспорт. Тот взял документ, открыл и начал вглядываться, будто страницы были исписаны китайскими иероглифами. На его морде появилась подлая усмешка.
— Я же, братцы, неграмотный. Рад был бы прочесть, так не могу. Нет, точно в Усадьбу идти придется.
— Витька, — чуть не крикнул Никита Палыч, — ты же три года в школу к Карлу Леопольдовичу отходил!
— Карла Леопольдовича трудовой народ контрой признал. Значит, уроки его — не уроки. Колька тоже неграмотный. Правда, Колька? Посторонним грамотеям я довериться права не имею. Значит, в Усадьбу нам путь-дорожка. Надевай шинель, Назаров. Ты не смотри, что тепло во дворе: до утра все равно не допросим, а на полу в подвале — прохладненько. Ты же, хозяюшка, не забудь лукошко с провизией собрать. А то, сама знаешь, как иногда случается. Попал человек, да и подзадержался на неделю-другую.
Степан открыл рот, чтобы сказать Витьке Топору, что он думает, но Федор быстро взглянул на приятеля, и тот промолчал.
— Может, повременим? — сказал Витька. — Может, Назаров все же выпьет с нами.
— Да ты еще и глухой, — с неподдельным сожалением сказал Назаров. — Ну сказал я же тебе — брезгую.
— Тогда одевайся поскорей. Дивлюсь я на тебя, Назаров. Человеку на войне умнеть положено, а ты дураком вернулся. Ну как знаешь. Пошли. Не спи, Колька. Становись сзади и двигай.
Колька икнул в знак того, что понял приказ, повесил винтовку на плечо (она болталась, как деревянная игрушка у мальца Климки) и, пошатываясь, пошел к выходу. Перед ним шел Назаров, а возглавлял процессию Витька Топор.
В сенях Назаров на секунду задержался, нащупал в полутьме фуражку, снял с гвоздя и вышел на улицу вместе с конвоирами. Однако теперь походный ордер изменился: Колька шел по-прежнему сзади, а Витька Топор тоже сзади, но чуть в стороне — крыльцо было достаточно широким. Из окна во двор падал тусклый отблеск керосиновой лампы. Самого крыльца он не касался, поэтому все трое на ступеньки вступили осторожно: не упасть бы.
А потом на крыльце завертелась какая-то невообразимая карусель. Стоявшая у двери метла внезапно оказалась в руках товарища Назарова и пошла выписывать круги и восьмерки. Колька и Витька так и не поняли, что же с ними произошло, отчего они попадали с ног, и что же их так больно ударило, и почему они так и не успели ни разу стрельнуть.