— Я не обижаюсь, товарищ Назаров, я вообще не обидчивый. Но по долгу службы имею дело с любой информацией, которая поступает из провинции. Так что в Реввоенсовете вас в любом случае направили бы ко мне. А я сам бы и решил, наше это дело или надо дело передать товарищу с Лубянки. Так что садитесь, товарищи, и рассказывайте.
— А на мандат ваш, который удостоверяет полномочия, можно глянуть? — теперь настала очередь товарища Назарова изобразить нехороший прищур.
Федор долго изучал бумагу, которую предъявил ему Чуланин: водил пальцем по строчкам, шевелил губами, морщил лоб, складывал губы трубочкой. Подурачившись вволю, Назаров вернул мандат и начал неторопливое, обстоятельное повествование про свои подвиги, а Марсель Прохорович то и дело перебивал его, вставляя дополнительныю нюансы, максимально подчеркивающие его роль. Собеседник слушал внимательно, однако чувствовалось, что он успешно скрывает недоверчивую улыбку. Лишь когда Назаров упомянул о предметах, на которые бандиты собирались обменять спирт, Чуланин оживился и переспросил:
— Значит, хотели поменять на цацки из музея?
— Бандит это слышал из разговора сообщников. Я думаю, товарищ Чуланин, мой воришка так испугался, что готов был и бабушку Папы Римского вспомнить, если бы имя знал.
— А куда делся этот бандит?
— Я его высадил из поезда, не потревожив машиниста.
— То есть без остановки? Ну-ну… А дальше что?
Было не по-весеннему жарко, поэтому уже к полудню путейские рабочие решили отдохнуть и разлеглись на шпалах. Они покуривали махорку, удивляясь, что за дурак по-прежнему продолжает трудиться в старом депо. Судя по звукам, дурак трудился кувалдой.
На самом деле дураков было двое, не считая машиниста недавно пришедшего поезда. Один из них неторопливо загонял костыль в шпалу, а второй, сидя рядом на корточках, следил, чтобы машинист не мог выдернуть правую ладонь из-под шляпки костыля. Костыль вошел почти до конца, и шляпка придавила ладонь к металлу.
Лицо взрослого, обычно румяного мужчины было бледным, по нему стекал пот. Он, верно бы, орал, но рот у него был заткнут грязной тряпкой.
— Будешь орать? — спросил парень, державший кувалду.
Несчастный интенсивно покрутил головой. Каждая черта его бледного и потного лица свидетельствовала — он не сделает ничего, что могло бы вызвать неудовольствие мучителей.
Второй допросчик вырвал у него изо рта грязную тряпку. По ней стекали кровь и слюна.
— Куда делся вагон?! Говори, кочегарная душа!
— Ничего не знаю. Богом клянусь, ничего не знаю, — прохрипел машинист.
Отсутствие вагона обнаружилось час спустя после прибытия поезда. Машинист, уныло предвкушавший беседу с ЧК, не удивился двум молодым людям, изъявившим желание поговорить с ним. Печальный фатализм машиниста сменился легким беспокойством, когда его повели не на площадь, а к заброшенному депо. Когда же на вопрос о судьбе злосчастного вагона он ответил пожатием плеч, испуг сменился ужасом. Парни, сказавшие, что их послал какой-то Князь, сперва просто избили машиниста, а потом начали пытать с использованием всех инструментов, которые попадались на глаза. Кувалда и костыль оказались последними средствами.
— Ребятушки, — опять заговорил машинист, — ничего я про ваш спирт не знаю. Ночью его от состава отцепили. Сами посудите, украл бы я вагон спирта, так нешто бы вас или чекистов дожидался? Я сразу бы убег.
Петька-Кистень, прошедший в князевской банде весь сложный путь от шестерки до валета и перенявший от хозяина некоторые навыки прикладной психологии, взглянул машинисту в глаза:
— Он и вправду ничего не знает. Можно ему еще одну руку раскурочить. Но, думаю, дохлое дело. Посуди, Никола, зачем этой паровозной гниде деньги, если обеих рук нет? Нет, знал бы — сказал.
Никола согласно кивнул. Машинист, еле сдерживая стон, кивнул тоже.
— И вообще, — продолжил Кистень, — надо было с самого начала не в угольной шелухе ковыряться, а пройти по кабакам. Я не верю, чтобы наш спирт в Рязани выпили. Он, видно, уже здесь. Так что пошли.
— А с этим чего?
Кистень удивленно посмотрел на товарища, все еще державшего кувалду — как можешь не понимать? Тот кивнул, взмахнул молотом. Машинист закричал, увидев, что этот удар нацелен не на руку.
— Героический поступок, товарищ Назаров, героический. По-другому не скажешь.
Чуланин быстро ходил по кабинету, от стены к стене, заложив руки за спину.
— Дело архисерьезное, товарищи. Придется мне выходить на самого Дзержинского. Без его прямой санкции оборотней не раскрыть.
Чуланин задумался и провел в этом состоянии около минуты. (Назаров даже засек по часам.) Потом пришел к решению.
— А ведь было бы неплохо для дела революции одним ударом всю банду и кончить, так, товарищи? Хотя уголовные дела не по моему профилю, но про Князя я слышал. До прошлой осени был налетчик средней руки. В октябрьские дни примкнул к нашим, сколотил целый отряд и, пока красногвардейцы на баррикадах сражались, прошелся по московским особнякам. Потом связался с анархистами, ночевал со своими людьми в особняке на Малой Дмитровке. Теперь окончательно ушел на дно. Есть у него отличительная черта — интересует Князя не столовое серебро, а особо дорогие вещички. Если с ним связаны чекисты, тогда понятно, почему до него еще никто не добрался.
Чуланин внимательно взглянул на Назарова.
— В Чека с этим делом обращаться нельзя, пока я лично с товарищем Дзержинским не переговорю. Милиция у нас только формируется, ей Князь не по зубам. Товарищ Назаров, раз вы это дело уже начали, к тому же такой неплохой боец, почему бы вам его до конца не довести?
— Найти Князя?
— Конечно. Найти и сказать, что спирт на товарной станции. Пусть он со своей бандой завтра утром явится на подъездные пути в условленное место, где якобы должен стоять вагон. Там мы его и накроем. Взвод красноармейцев в засаду посадить — это я обеспечу.
— Идея хорошая, — сказал Назаров. — Только я по этим делам не специалист. Бандита, если надо, пристрелю, а шастать по малинам душа с молодости не лежит.