Князь обернулся к Мяснову. Тот неторопливо кивнул ему: мол, все правильно. Тогда бандит продолжил речь:
— Тут вроде бы вопросец был задан? Я уже забыл какой. Эй, ты! — Князь вытянул руку с пистолетом, наведя его на купчишку, сидящего в конце стола. — Повтори-ка, какой твой бывший друг вопрос сейчас задал.
— Ско-ль-ко н-ну-жно, — пролепетал купец. По его ботинкам расползался студень, упавший с опрокинутой тарелки.
— Садись, голубчик, — тон Князя стал чуть дружелюбней. — Мне надо все. До копейки.
— А вы чего в том поезде делали? — Назаров затянулся самокруткой.
— Однажды так случилось, что на полпути рязанские чекисты перехватили груз по наводке сопровождающих. Я потом узнала, что они заранее с пензенскими бандитами договорились, спирт тут же продали. Я должна была проследить, чтобы вся охрана — и чекисты, и бандиты — не договорились между собой. Правда, на этот раз можно было не волноваться — в охране были лишь бандиты. Только один чекистишка. Конечно, главная моя глупость, что я рано уснула. Просто мне показалось, что опасный участок уже проехали. А под Москвой бояться нечего. Командиры заградотрядов — куплены.
— М-да, м-да, знакомая история. Взяточничество, мздоимство, за державу ничуть не обидно. Ну, а как вы подрядились на работу к купцу Мяснову и что это за домище?
— Это его дом и есть. А я мясновская племянница, воспитываюсь у него давно. Я никогда над ним не смеялась, поэтому он меня любил больше своих детей и доверял. Бывало, скажет: «Я тебе, Марина, такое поручу, что родному сыну никогда не доверю». А я люблю приключения, — буднично закончила она.
— А почему его дети смеялись над ним?
— Ивану Григорьевичу взбрело в голову, что он живет в Московской Руси. Он вместо дома построил боярское подворье, слуг одел в кафтаны. Не знал, что с подвалами делать. Устроил в одном бутафорский застенок. Я и приказала тебя выследить и привезти в него. Слуги меня прекрасно знают и слушаются, поэтому вот этих-то (Митю передернуло от такого пренебрежительного тона, а Цезарь Петрович негодующе тряхнул бородкой) всегда пускают с черного хода. Мяснов о моих кавалерах, конечно, в курсе. Но он в Древнюю Русь только для себя играет. Мне же говорил: если тебе надо, пусть заходят. Лишь бы не с парадного входа и мне на глаза не попадались. Это нетрудно, дом очень большой.
Я не знала, как мои приятели справятся с допросом. Они же ни в охранке, ни в Чека не работают, расспросить как следует не сумеют. Только поэтому я решила: затащить тебя в такое место, где твой язык сам собой развяжется. Я думала, среди этих экспонатов с любым приключится сердечный приступ. Всего-то кавалерам и требовалось — тебя сюда доставить и задать один вопрос. Потом — на их усмотрение.
— Подвели тебя миленочки, адъютанты твоего превосходительства, — заметил Назаров. — Ненадежной оказалась бригада.
Марина согласно кивнула и презрительно взглянула на обоих кавалеров.
— Я все тебе сказала? — спросила она.
— Все, — ответил Назаров. — Ты, верно, еще больше знаешь, но мне уже хватит.
— Тогда ответь на один вопрос. Где сейчас спирт?
— Сгорел, — честно ответил Назаров.
— Как сгорел? — такого ответа девушка ожидала меньше всего.
— Синим пламенем. А может, красным. Мне тогда было недосуг смотреть, как он горит. Видишь ли, барышня, я типа солдат революции. А раз революция еще не отменила сухой закон, царем Николаем введенный, я не могу спокойно смотреть, как его нарушают. Такая натура у меня.
— Постарайтесь убить Мяснова. И Князя, — спокойно сказала девушка.
— С Князем мне все понятно, — Сосницкий опередил своим вопросом Назарова. — Чем же вам так Мяснов не угодил?
— После того как я развязала язык, одному из нас не жить. Или ему, или мне. А благодарности к нему нет. Я с двенадцати жила у него нахлебницей. Мне бы и одной недели хватило. Он каждым куском попрекал, каждым платьем. Напьется, бывало, начинает сыновей ругать. Мол, самого дурного женю на Маринке, а вместо приданого дам швейную машинку, пусть зарабатывает на хлеб. Они же при мне смеются: дай ее сперва на неделю, на пробу.
— Как же ты смогла с ним столковаться? — спросил Назаров.
— Старший сынок пытался подделать отцовские векселя. Я об этом батюшку оповестила, и он его прогнал — жена еле уговорила, чтобы не проклял. С той поры я в фаворе. Дети, конечно, меня возненавидели, да мне плевать. Думала — заработаю как следует денег, а напоследок какую-нибудь шуточку выкину. Отблагодарю Ивана Григорьевича за заботу о сироте. Да, видно, не судьба. Отблагодарить раньше времени пришлось.
— Это точно, — согласился с ней Назаров. — Не судьба.
Обстановка в пиршественном зале почти не изменилась. Только унесли в соседнюю палату уснувших Луначарского, Горького и комиссаров, положили на диваны, устланные медвежьими шкурами. Да вытащили труп Сергея Никодимовича, зашвырнули куда-то.
Купцы по-прежнему сидели за столом, уставившись в полные или полупустые тарелки. Аппетит пропал у всех. За спинками стульев перетаптывался пяток молодцов Князя. Они наклонялись к столу, пальцами влезали в закуску, поднимали графины, жадно заглатывая миндальную или полынную настойку; иногда щекотали лезвиями ножей дрожащие купецкие шеи. По команде, раздававшейся из горницы, служившей Мяснову кабинетом, они подхватывали очередную жертву и волокли туда.
Князь сидел в глубоком кресле. В такое же кресло, стоящее напротив, кидали купца, и тот подробно рассказывал Князю, сколько у него осталось наличности и где она сейчас. Сидевший за столом Мяснов сверялся в каких-то своих записях и если соглашался с ограбленным купцом, то кивал Князю. Рядом с хозяином стояли двое слуг в кафтанах и высоких белых шапках. Правда, вместо сабель у них на боку висели кобуры с револьверами. Холопы с опаской поглядывали на Князя, а тот изредка бросал на них презрительные взгляды. Когда разговор завершался, жиганы поднимали полуживого от страха и позора купца, волокли в коридор. Там, уже не церемонясь с бедолагой, они срывали с него кольца, отнимали часы, выворачивали карманы и с размаха швыряли в другую палату.