Мы покажем ниже, в чем заключалась эта «разумная» систематизация карательного аппарата государственной власти. Проект об организации Всероссийской Чрезвычайной комиссии, составленный Дзержинским еще 7-го декабря 1917 г. на основании «исторического изучения прежних революционных эпох», находился в полном соответствии с теориями, которые развивали большевистские идеологи. Ленин еще весной 1917 г. утверждал, что социальную революцию осуществить весьма просто: стоит лишь уничтожить 200–300 буржуев. Известно, что Троцкий в ответ на книгу Каутского «Терроризм и коммунизм» дал «идейное обоснование террора», сведшееся впрочем к чрезмерно простой истине: «враг должен быть обезврежен; во время войн это значит — уничтожен». «Устрашение является могущественным средством политики, и надо быть лицемерным ханжой, чтобы этого не понимать»[44]. И прав был Каутский, сказавший, что не будет преувеличением назвать книгу Троцкого «хвалебным гимном во славу бесчеловечности». Эти кровавые призывы по истине составляют по выражению Каутского «вершину мерзости революции». «Планомерно проведенный и всесторонне обдуманный террор нельзя смешивать с эксцессами взбудораженной толпы. Эти эксцессы исходят из самых некультурных, грубейших слоев населения, террор же осуществлялся высококультурными, исполненными гуманности людьми». Эти слова идеолога немецкой социал-демократии относятся к эпохе великой французской революции[45]. Они могут быть повторены и в XX веке: идеологи коммунизма возродили отжившее прошлое, в самых худших его формах. Демагогическая агитация «высококультурных», исполненных якобы «гуманностью» людей, бесстыдно творила кровавое дело.
Не считаясь с реальными фактами, большевики утверждали, что террор в России получил применение лишь после террористических покушений на так называемых вождей пролетариата. Латыш Лацис, один из самых жестоких чекистов, имел смелость в августе 1918 г. говорить об исключительной гуманности советской власти: «нас убивают тысячами (!!!), а мы ограничиваемся арестом» (!!). А Петерс, как мы уже видели, с какой-то исключительной циничностью публично даже утверждал, что до убийства, напр., Урицкого, в Петрограде не было смертной казни.
Начав свою правительственную деятельность в целях демагогических с отмены смертной казни[46], большевики немедленно ее восстановили. Уже 8-го января 1918 г. в объявлении Совета народных комиссаров говорилось о «создании батальонов для рытья окопов из состава буржуазного класса мужчин и женщин, под надзором красногвардейцев». «Сопротивляющихся расстреливать» и дальше: контрреволюционных агитаторов «расстреливать на месте преступления»[47].
Другими словами, восстанавливалась смертная казнь на месте без суда и разбирательства. Через месяц появляется объявление знаменитой впоследствии Всероссийской Чрезвычайной Комиссии: «…контрреволюционные агитаторы… все бегущие на Дон для поступления в контрреволюционные войска… будут беспощадно расстреливаться отрядом комиссии на месте преступления». Угрозы стали сыпаться, как из рога изобилия: «мешочники расстреливаются на месте» (в случае сопротивления), расклеивающие прокламации «немедленно расстреливаются»[48] и т. и. Однажды совет народных комиссаров разослал по железным дорогам экстренную депешу о каком-то специальной поезде, следовавшем из Ставки в Петроград: «если в пути до Петербурга с поездом произойдет задержка, то виновники ее будут расстреляны». «Конфискация всего имущества и расстрел» ждет тех, кто вздумает обойти существующие и изданные советской властью законы об обмене, продаже и купле. Угрозы расстрелом разнообразны. И характерно, что приказы о расстрелах издаются не одним только центральным органом, а всякого рода революционными комитетами: в Калужской губ. объявляется, что будут расстреляны за неуплату контрибуций, наложенных на богатых; в Вятке «за выход из дома после 8 часов»; в Брянске за пьянство; в Рыбинске — за скопление на улицах и притом «без предупреждения». Грозили не только расстрелом: комиссар города Змиева обложил город контрибуцией и грозил, что неуплатившие «будут утоплены с камнем на шее в Днестре»[49]. Еще более выразительное: главковерх Крыленко, будущий главный обвинитель в Верховном Революционном Трибунале, хранитель законности в советской России, 22-го января объявлял: «Крестьянам Могилевской губернии предлагаю расправиться с насильниками по своему рассмотрению». Комиссар Северного района и Западной Сибири в свою очередь опубликовал: «если виновные не будут выданы, то на каждые 10 человек по одному будут расстреляны, нисколько не разбираясь, виновен или нет».
Таковы приказы, воззвания, объявления о смертной казни…
Цитируя их, один из старых борцов против смертной казни в России, д-р Жбанков писал в «Общественном враче»[50]: «Почти все они дают широкий простор произволу и усмотрению отдельных лиц и даже разъяренной ничего не разбирающей толпе», т. е. узаконивается самосуд.
Смертная казнь еще в 1918 г. была восстановлена в пределах, до которых она никогда не доходила и при царском режиме. Таков был первый результат систематизации карательного аппарата «революционной власти». По презрению элементарных человеческих прав и морали центр шел впереди и показывал тем самым пример. 21-го февраля в связи с наступлением германских войск особым манифестом «социалистическое отечество» было провозглашено в опасности и вместе с тем действительно вводилась смертная казнь в широчайших размерах: «неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления»[51].
Не могло быть ничего более возмутительного, чем дело капитана Щастного, рассматривавшееся в Москве в мае 1918 г. в так называемом Верховном Революционном Трибунале. Капитан Щастный спас остаток русского флота в Балтийском море от сдачи немецкой эскадре и привел его в Кронштадт. Он был обвинен тем не менее в измене. Обвинение было формулировано так: «Щастный, совершая геройский подвиг, тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать ее против советской власти». Главным, но и единственным свидетелем против Щастного выступил Троцкий. 22-го мая Щастный был расстрелян «за спасение Балтийского флота». Этим приговором устанавливалась смертная казнь уже и по суду. Эта «кровавая комедия хладнокровного человекоубийства» вызвала яркий протест со стороны лидера социал-демократов-меньшевиков Мартова, обращенный к рабочему классу. На него не получалось однако тогда широких откликов, ибо вся политическая позиция Мартова и его единомышленников в то время сводилась к призыву работать с большевиками для противодействия грядущей контр-революции.[52]
Смертную казнь по суду или в административном порядке, как то практиковала Чрезвычайная Комиссия на территории советской России и до сентября 1918 года, т. е. до момента как бы официального объявления «красного террора», далеко нельзя считать проявлением единичных фактов. Это были даже не десятки, а сотни случаев. Мы имеем в виду только смерть по тому или иному приговору. Мы не говорим сейчас вовсе о тех расстрелах, которые сопровождали усмирения всякого рода волнений, которых было так много в 1918 г., о расстрелах демонстраций и пр., т. е. об эксцессах власти, о расправах после октября (еще в 1917 г.) с финляндскими и севастопольскими офицерами. Мы не говорим о тех тысячах, расстрелянных на территории гражданской войны, где в полной степени воспроизводились в жизни приведенные выше постановления, объявления и приказы о смертной казни.
Позднее, в 1919 г., историограф деятельности чрезвычайных комиссий Лацис в ряде статей (напечатанных ранее в Киевских и Московских «Известиях», а затем вышедших отдельной книгой «Два года борьбы на внутреннем фронте») подвел итоги официальных сведений о расстрелах и без стеснения писал, что в пределах тогдашней советской России (т. е. 20 центральных губерний) за первую половину 1918 г., т. е. за первое полугодие существования чрезвычайной комиссии, было расстреляно всего 22 человека. «Это длилось бы и дальше, — заявлял Лацис, — если бы не широкая волна заговоров и самый необузданный белый террор (?!) со стороны контрреволюционной буржуазии».[53]
44
Из книги Троцкого Дзержинский заимствовал и аргументацию о «народном гневе»: «В обстановке классового рабства — писал Троцкий — трудно обучить народные массы хорошим манерам. Выведенные из себя они действуют поленом, камнем, огнем и веревкой».
46
В № 1 «Газеты Временного Рабочего и Крестьянского Правительства» от 28-го октября было опубликовано: «Всероссийский съезд советов постановил: восстановленная Керенским смертная казнь на фронте отменяется».
51
Штейнберг в своей книге «Нравственный лик революции» замечает: «Мы единогласно с негодованием в своих ответственных кругах заклеймили это вновь вытащенное на чистую (!?) арену заржавленное орудие варварства. Мы энергично протестовали в центре власти… мы единодушно отвергали там все проекты жалостливых большевиков, (как Луначарский), пытавшихся установить „надзор“ за смертью… Мы не шли ни на какие сделки в этом вопросе». Но «когда большинством голосов наши предложения были отвергнуты, мы больше ничего не делали» — с опозданием кается бывший комиссар юстиции. «Мы не заметили, что этими вначале узкими воротами к нам вернулся с своими чувствами и орудиями тот же самый старый мир». «Волею революционной власти создавался слой революционных убийц, которым суждено было вскоре стать убийцами революции». Это произошло раньше, когда левые с.-р. принимали участие в организации Ч.К. И запоздалыми были позднейшие смягчения, которые бывший большевистский комиссар юстиции пытался вводить в практику Ч.К. Представители левых с.-р. не шли ни на какие сделки, а в лице помощника Дзержинского, л. с.-р. Закса, говорили о расстрелах!
Не левые ли с.-р. в день обсуждения вопроса о терроре в Петроградском Совете 8-го сентября высказались за «необходимость классового, организованного террора»? Не левые ли с.-р. в «Воле Труда» 10-го октября заявляли, что «в отношении контр-революции Ч.К. вполне оправдала свое назначение, доказала свою пригодность»? Эта партия «октябрьской революции» стояла тогда «на платформе советской власти». И с полным правом председатель суда во время процесса левых с.-р. в июне 1922 г. заявил: левые с.-р. «берут на себя ответственность за октябрьскую революцию и создание Ч.К.».
52
См. ниже статью «Почему»? Штейнберг вновь вольно или невольно делает хронологическую ошибку, относя предоставление трибуналам официального права вынесения смертных приговоров ко времени «учредиловского движения правых с.-р.», восстания, организованного Савинковым в Ярославле. По словам бывшего комиссара юстиции, эти контрреволюционные выступления «утвердили власть в необходимости этих приемов принуждения».