Льяра указывала перед собой. Сперва он подумал, что Безобразная бредит: чернота, темень, в которой и голову собственной лошади видно с трудом. Что там вообще можно разглядеть?
Но вскоре в серости проступили очертания. Руки, ноги, туловище. Ксиат выехал вперед, поднял факел высоко над головой.
-- Знак, - повторила Льяра.
Там был человек. Обезглавленное тело, как полотно растянутое за руки и ноги между двумя деревьями. Рвань, когда-то служившая штанами, прикрывала его ноги до колен.
-- Это может быть ловушка, шианар, - попытался задержать Имаскара генерал, но тот властно отодвинул его с пути.
И слепец увидел бы, что тело принадлежит мужчине, отчего же так грохочет в висках?
Свет факела выжелтил куски давно гниющего тела. Его словно пропустили через жернов: кожу будто соскребли, обнажив плоть, в которой усердствуют полчища червей. Но скорняк работал неаккуратно, а может, и не скорняк вовсе. Подмышками, на локтях и под подбородком сохранились островки кожи. На одном из таких Имаскар узнал орнамент семфары: затейливая вязь, выжженная кровью. Узнали и остальные: почтенно преклонили колени перед Наследником.
-- Исверу, - прошептал Имаскар, бережно, словно слезу, снимая истерзанное тело и укладывая его на плащ Ксиата. - Брат мой.
Горе с новой силой укололо под ребра. И вместе с тем, созерцая истерзанного Четвертого наследника, Имаскар испытывал невероятное облегчение и радость.
-- Ксиат, разве не его тело мы видели сгоревшим в огне? - спросил верного генерала.
-- Я думал, что его, - угрюмо ответил Ксиат. Нетрудно догадаться, о чем думает.
-- Нас обвели вокруг пальца.
-- С какой целью, шианар?
Если бы он знал.
-- Его обезглавили нарочно, чтобы оставить безымянным. И для того же соскребли кожу. - Имаскар говорил быстро, боясь упустить понимание произошедшего. - Кто-то хотел, чтобы мы думали, что Исверу мертв, что его сожгли. Обугленные трупы. Скажи, Ксиат, если бы не браслеты, с чего бы тебе или мне было признать в них Исверу и Аккали?
-- Я не понимаю, шианар. Для чего все это? Ведь Четвертый наследник все равно... - Генерал посмотрел на тело, ставшее пиром червей... - мертв.
Тайны. Хитрости. Поганые интриги. Имаскар чувствовал, как к горлу подкатывает давно тлеющая ярость.
-- Мы должны вернуть его домой, похоронить на капище со всеми почестями, - неживым голосом сказал он.
Нестерпимее всего было сдерживать тошноту, что накатывала с каждым вздохом. Запах гниения наполнял легкие, проникал сквозь кожу, как отрава проникает в кровь. Создатели, зачем вы так? Отчего не даете порадоваться за брата, за то, что душа его не стала Скитальцем, что он воссоединился с предками, обласканный слугами Скорбной, и возродится в одном из своих потомков? Всю радость сметает гнилью, от которой хочется выблевать кишки.
-- Бессмыслица какая-то.
-- Во всем есть смысл, шианар. - Мрак леса, запах разложения и общее уныние сделали голос лекарки могильно-тихим, вкрадчивым, как затяжная болезнь. - Ты просто не видишь его. Но Мать...
-- Я знаю, что она указала мне путь.
-- Никогда не забывай об этом, шианар. - Безобразная требовательно вцепилась в его руку, черными от снадобий ногтями оцарапала кольчугу. - Мать - суть всего. Ничего не происходит без ее ведома. Если она ведет тебя, значит, тому есть причина.
-- Наследника нужно скорее отвезти домой, - решил Имаскар. "Пока я еще могу сдерживать проклятую рвоту". - Нельзя умножать дни его страданий.
-- Не тревожься об этом, шианар, я займусь тягостными хлопотами.
Трое воинов, снаряженный обезглавленным телом, вскоре покинули отряд, и Имаскар, наконец, смог перевести дух.
Солдаты прочесали область вокруг, но не нашли ничего сколько-нибудь полезного. Ксиат осмелился предложить сворачивать поиски. "Мы теряем время, шианар, небо не становится светлее", - сказал он, и архат согласился.
Они нашли дерево, о котором говорил разбойник, и в дупле его действительно лежали туфли, и лента, и много разного хлама. Имаскар перебирал находки со старанием акколита, распевающего Сто песней. Лента принадлежала Родительнице - архат помнил ее на матери в день, когда отбывал из Союза. Кому принадлежали туфли и прочая одежда, он не знал. Вновь и вновь рассматривая лоскуты, он задавался вопросом, что на самом деле хочет найти.
-- Мы заберем их и сожжем, - сказал Ксиат.
Имаскара не тревожила судьба рванья. Даже лента Родительницы не вызвала должного почтения. Напротив - лишь присутствие воинов удерживало от желания разорвать все в клочья, выкорчевать из сердца расцветшую заново надежду.