-- Каждый день мой человек, - он выразительно кивнул в сторону занавешенного окна, - будет приходить в "Пеструю ленту" и проводить там два часа до полудня и два часа до заката. Ему можно передавать записки или на словах, - он безразлично махнул ладонью. - Он будет присматривать за тобой.
-- Следить, - переиначил марашанец.
-- Страховать мои интересы. - Игрок любил оставлять последнее слово за собой, и Дору согласился потакать этой прихоти. - Если ты хотя бы день не выйдешь на связь и не покажешься в таверне, я буду считать наш уговор расторгнутым, а тебя... ммм... - Он нарочно тянул время, подбирая слово, которое и так знал, - ... ненадежным.
Дору опять поддакнул кивком.
-- Будь уверен, я не дам повода усомниться в моей решительности.
Игрок кашлянул в кулак, и откинулся на спинку сиденья. Дору увидел в этом сигнал к окончанию разговора и беззвучно покинул экипаж. Незнакомец, который привел его к экипажу - его теперешний связной - захлопнул дверцу, процедил Дору сквозь тусклый взгляд и прыгнул на подножку. Свист, щелчок кнута - и лошади сорвались с места, точно заведенные.
Дору дождался, пока экипаж скроется за поворотом. Моросил дождь и Верхний Нешер укутала сырая пелена тумана. Наемник подставил лицо холодным каплям, с наслаждением ощущая, как краска, а вместе с ней личина болезного бюргера, стекают с него. Притворство - прекрасное средство пролезть в любую щель, но от него быстро устаешь. За свою жизнь Дору примерил столько масок, что начинал забывать - каков же он на самом деле.
Дождь припустил, и очень скоро марашанец промок до нитки. На плечи опустилась неизвестно откуда взявшаяся обреченность. Он знал, что выиграет. Чутье ли нашептывало, или чувство безнаказанности, но какая разница? Все дни с момента получения задания и до последней минуты он сомневался, стоит ли ввязываться. Гнал неуверенность, убеждал поднявший голову страх, что давно пора переходить на уровень, достойный его навыков. Отчасти он и за инвигу ухватился именно потому, что какая-то часть его жаждала найти повод отступить. Но у Создателей кислое чувство юмора, иначе дело не приняло бы такой поворот.
Дору вытер лицо ладонью, но оно снова стало мокрым. Морось превратилась в назойливый ливень, в шуме которого Дору слышалось противно хлюпающее: "Это будет твоя последняя охота".
Грифид
Канцлер потер переносицу, в которой угнездилась глухая ноющая боль, словно он имел неосторожность вдохнуть гианских пряностей. Грифид глубоко втянул носом воздух - звук вышел такой, будто дул в заткнутый с обратной стороны кальян. Треклятая "сыпучка", остолоп повар снова приправлял еду дьявол знает какими травами и специями. Сколько уже в его бестолковую голову вколочено, чтобы не клал ничего, кроме соли - так нет, норовит по-своему вывернуть. Нужно бы потерять терпение и приказать поучить его плеткой - она остра на язык.
Канцлер собрался с мыслями, перечитал написанное. Все не то из-под пера выходить, не письмо строгое, а бабский лепет.
Он скомкал пергамент, встал. Колени отозвались скрипом: сперва одно, после другое, которое еще и щелкнуло, словно несмазанная дверная петля. Сдал он в последнее время, сильно сдал. Сороковой год только вот-вот отобьет, а чувствует себя тоскующим по могиле стариканом. От себя самого тошно, а что поделать? Все больше писанины, бумажной волокиты, от которой, как от жажды, никуда не деться. И некому перепоручить: если не бестолковые тугодумы, так чванливые святоши. Но больше всего зла, конечно, ни от тех или других, а от чинуш, метящих на его стул. Стервятники.
Грифид мысленно скрутил им ругательный жест, который при народе показать не устыдился бы разве что работяга из порта.
"Вот вам мое место, гаденыши!"
Огонь в камине горел жарко - камердинер исправно за этим следил. Но Грифид все равно сунул еще пару поленьев и кочергой расшевелил огненный рот. Пламя жадно кинулось на наживу. Дождавшись, пока поленья немного прогорят, канцлер бросил между ними недописанное письмо. Пергамент сгорел быстро. Все нужно проверять самому.
Грифид вернулся за стол, взял чистый пергамент, расправил его на писчей доске, взял новое перо и еще с минуту смотрел на чернильницу. Письма, навроде тех, которое он собирается написать, нужно сочинять после совета со всеми заинтересованными участниками. По всем порядкам, следовало собрать Конферат, обсудить тонкости и опасности, коих великое множество, но канцлер давно уяснил, что такие советы тянуться не один день. Более того, добрая половина из тринадцати почтенных задниц сразу же смекнет, сколько стоят их никчемные голоса.