Попутно она подбирала себе какую-нибудь корку хлеба, картофелину, корку сыра, изображала сиделку при беременной женщине, няньчила чужих детей, и исполняла поручения и даже писала письма для людей еще менее грамотных, чем она сама. Благодаря своей чрезвычайной медлительности, она могла пользоваться именно таким, только случайным заработком. Но зато и никто не мог пользоваться такой малой дозой пищи. На два су хлеба она могла жить день, весь остальной заработок поглощал табак. За чашку кофе она готова была итти на всякое унижение. Временами Александр угощал ее стаканом вина у виноторговца или дарил ей двадцать су. Но это случалось редко, он довольствовался оплатой квартиры и не брал у жены ее заработка. Обедал он вне дома и ночевал дома через три дня в четвертый.
Все же она любила, его, правда без увлечения, просто считая его хорошим человеком. Теперь же, когда он лежал там, погребенный обвалом, ей было искренно жаль его. Она приходила сюда несколько раз в день из чувства долга, ее притягивал и ужас положения, но сама она точно не знала, жаль ей будет, если он умрет, или нет. У нее было смутное чувство какого-то торжества.
Потому что, хотя она его и не ревновала, все же там, где-то в глубине души ее, теплилось недоброе чувство обиды. Этот здоровый молодец мог бы по крайней мере содержать ее, если не хотел дарить ей свои ласки.
Она от него самого знала, что он не жалел денег на толстых женщин с округлыми формами. И, ведь, ей надо было так немного, всего несколько су, не больше. Правда, она слабая, медлительная, у нее нет темперамента и почти нет крови, но все же от природы она была чувствительна. Сколько она видела женщин, еще менее красивых, чем она, за которыми все же ухаживали мужья и любовники. Разве не было случаев, когда бродяги насиловали восьмидесятилетних старух? Что стоило Александру, молодому, здоровому самцу… как-нибудь в одно из воскресений?… Но нет, никогда, никогда.
Тетка Шикоре отлично понимала, что можно быть непостоянным, любить мясистых женщин, и умела быть снисходительной и была бы совершенно счастлива, если бы он давал ей двенадцать су в день и время от времени ее тискал, давал ей встряску. Вот почему ей казалось уже не так несправедливым то, что он сейчас погребен под землей.
У третьего из пострадавших не было ни жены, ни семьи. Звали его Жан-Батист Мориско. Никто не бродил ради него около этого обвала, и не видно было хотя бы случайной любовницы его, потому что он только что выгнал последнюю, предварительно избив ей физиономию, сломав два зуба и ударив кулаком в живот. Он был драчлив и скуп. Он никогда никого не угощал, но и не пил на чужой счет. Пил в одиночку, у себя на чердаке, самое дешевое, скверное вино, хоть и понимал толк в хорошем вине и при том напивался только наполовину. Питался черствым хлебом, попорченными фруктами, мог спокойно переносить и холод, и непогоду. Желудок его, как и вся его машина, работал безупречно, переваривая решительно все, как любая гиена. С таким сложением, как у него, он мог бы прожить сто лет.
Ружмон подходил то к одной, то к другой группе людей. У него уже выработался известный нюх и он отлично разбирался, как в толпе в ее целом, так и в составных частях. Он только лишний раз убедился в том, что мальчишки действуют согласнее взрослых и констатировал тот факт, что женщины, прибавляя от себя к рассказу о происшедшем, ловко обрабатывают его своими быстрыми языками, распространяя, таким образом, легенду, достойную передачу потомству.
На минуту он заинтересовался работающими над раскопками. Они работали вяло. Разжигавшая их накануне надежда спасти людей погасла. Они знали уже, что отроют только трупы. Полиция лениво сдерживала толпу.
— Пока тут делать нечего, — решил Франсуа, — надо подождать, пока подойдут рабочие с фабрик и заводов.
Проходя мимо полицейских, он наткнулся на Исидора Пурайля. Землекоп испустил радостный крик своим хриплым голосом, восторженно глядя на него своими посоловелыми от вина глазами.
— Разве это не возмутительно? Вот уже тридцать часов, как они там копаются, а те несчастные должны терпеливо ждать… потому что они ждут, даю руку на отсечение, что ждут. Я так и вижу своего двоюродного, вижу камни, что душат его, он задыхается, и не умирает. А это называется образованные люди. Хороши образованные! Ничего сделать не могут… Если эти несчастные подохнут, министерство будет виновато. Вы нас должны вести в Конфедерацию. Здорово будем работать, за это я ручаюсь.