И он жестом охотника, спускающего свору гончих, двинул толпу. Все понеслось. Пурайль рычал, Альфред-Великан, весь красный, потрясал кулаками, как колодками. Эмиль, Арман Боссанж, Густав Мельер схватились под руки. Верье, опираясь на руку наборщика в черной блузе, Викторина, размахивая корзиной, девять каменщиков, с белыми от известки лицами, землекопы, трубочисты, механики, совсем одуревшие мальчишки, мяукающие бабы, проститутки, портнихи, брошюровщицы, среди которых выделялась ростом, наэлектризованная общим энтузиазмом, Евлалия. Все это на секунду замерло, как поднявшаяся волна, затем покатилось. Все смешалось: блузы, жакеты, белые, красные, зеленые, синие, оранжевые, лиловые платья, гладкие, всклокоченные, красиво причесанные головы, белокурые, черные, каштановые, серые, как пакля, рыжие, золотистые волосы. Лица у всех были безумны и безличны — это было уже одно лицо, один голос толпы.
Сначала полиция попыталась дать отпор. Небольшая цепь полицейских с лицами бульдогов выстроилась полукругом, защищая самый доступный проход. Остальные рассыпались по неровной местности, среди груд земли, огороженных проволокой ям, досок. Комиссар спокойно громким голосом отдавал распоряжения агентам. Ему хотелось избегнуть свалки. При первом натиске толпы он, вместо того, чтобы оставить своих агентов на своих позициях, счел нужным сгруппировать их около ямы и эта тактика погубила его. Авангард толпы зарычал и двинулся вперед. Все плотины были моментально прорваны. Сдавленные на узком пространстве, где нельзя было повернуться, полицейские были втянуты в толпу, где тотчас же ловким маневром их раз'единили. Комиссар остался один, он вскочил на какую-то кучу, его растрепанные усы развевались по ветру и он кричал:
— Да чего вы, наконец, хотите?
— Мы требуем, чтобы тело Жана-Батиста Мориско не было отправлено в морг! — ответил звучный голос Ружмона.
— Мы требуем тело… тело… требуем тело… подхватили тысячи голосов.
Полицейских агентов уже не было видно, толпа справилась с ними. Окруженный со всех сторон комиссар беспомощно махал руками:
— Да никто вам в этом не отказывает, — прохрипел он… — Заявите, кто требует.
— Я требую, — гаркнул Пурайль.
И он вне себя от гордости подошел к носилкам, на которых лежало тело Мориско. За ним подошли два землекопа и два каменщика, по его знаку они подняли носилки. Вождь вскочил на ту самую кучу, на которой только что стоял комиссар, и, как гром победы, полилась его новая речь.
— Товарищи, — сказал он, — сейчас вы совершили великое дело: вы на деле доказали, что умеете быть единодушны, умеете быть великодушны и тем самым доказали, что близко время, когда народ сумеет отстоять свое достоинство, свои права, сумеет отстоять своих товарищей, как мертвых, так и живых. Если остальные ваши товарищи на своих фабриках, заводах, складах, в угольных копях последуют вашему прекрасному примеру, — тирании капиталистов, которая держится только вашей доверчивостью, вашей терпеливостью, будет скоро положен конец. Товарищи, я считаю себя в праве, устами всей угнетенной Франции сказать вам: велика ваша заслуга перед пролетариатом.
Все жадно и восторженно упивались его словами.
V
Катастрофа глубоко взволновала предместье. Там всю ночь было стечение народа. Бесчисленные восковые свечи, принесенные соседями и соседками, горели у изголовья большого Александра и Прежело. Мастерская, где были выставлены останки Мориско, походила на часовню, в которой совершают отпевание. Народ стекался толпами от вокзала, с улиц Гобеленов, Жентильи, с большого и малого Монруж, из предместья Сен-Жак. Хаотическая масса двигалась по улицам, идущим вдоль пустырей. Она перепрыгивала через заборы или проникала через отверстия в них; подростки-оборвыши бегали, словно волки между травами, чертополохом, крапивой и грязными отбросами; небольшие группы державшихся за руки людей ревели мятежные песни, и в обширном пространстве полутеней, при ослабленном свете фонарей на неровной поверхности, где острова и заливы домов чередовались с грязными участками, где дровяные склады и угольные депо, груды бревен, заводы и фабрики имели вид то вертепов, то замков с башнями — эта толпа казалась фантастичной; казалось, она случайно появилась из городов и лесов, в ней были живы дух революционного движения, бешенство шаек, идущих на грабеж. Некоторые зажигали соломенные факелы, многие размахивали венецианскими фонарями, иные из оборванцев с мрачными криками раскачивали фонарями из красного стекла, террасы ночных кабачков выносили на улицу шум возбужденных разговоров. Толпа стекалась к дому, где лежали тела мертвых. Исидор Пурайль приглашал желающих войти посмотреть на тело его двоюродного брата; двое товарищей отдали последний долг телу Мориско: венки и охапки цветов были кучами нагромождены на ложах, свет восковых свечей золотил спокойное лицо Прежело и трагический профиль Жана-Батиста.