Это зрелище очаровывало толпу. Сострадание, чувство солидарности, само негодование искали проявления вовне, отражались на манерах и жестах.
Женщины творили крестное знамение, на мгновение лица всех принимали отпечаток серьезности.
В своей лачуге, где большой Александр лежал распростертым при свете двенадцати восковых свечей, мать Шикоре принимала толпу. Соседки нанесли ей с'естных припасов, вино, кофе и свежий виноград в бумажных тюбиках. Вдова, созерцая холодное тело своего сожителя, не баловавшего ее при жизни, была ему благодарна за его ужасную смерть, так как она теперь должна была получить субсидию и даже маленькую ренту: с тридцатью су в день жизнь ее потечет восхитительно. Таким образом, Александр своей смертью давал ей то, чего он не давал ей в то время, когда он сгибал и разгибал свой сильный стан, теперь он не будет больше бросать ее ради мясистых прелестей других женщин. Теперь она любила его страстно, она вспоминала с нежностью те редкие минуты, когда, будучи еще молодой, она получала несколько франков и несколько поцелуев; маленькая слезинка появлялась время от времени на конце ее желтых век; она бормотала "Отче наш" с жаром и искренностью. Социалистические журналы подняли шум. "L'Humanite" — требовала вмешательства государственной власти, "Маленький Демократ" открыл у себя подписку, "Социалистическая Война" спрашивала, было ли это все, чем отечество платит рабочим, а "Голос Народа" посвятил два столбца статье "Преступление капиталистов": одна из иллюстраций изображала трех огромных хозяев, осушающих маленькие стаканчики шампанского и балансирующих сигарами величиной с дубину, в то время как колодезные мастера с проломленными черепами, с вырванными внутренностями агонизировали под блоками, балками и землей. Погребение также носило грозный характер. Дефилировали две тысячи колодезных мастеров и землекопов с кровавыми иммортелями в петлицах, делегации каменщиков, каменотесов, плотников, маляров и бесчисленное количество зевак…
Секретарь синдиката пробормотал хрипло речь, делегат Генеральной Конфедерации Труда предрек близость репрессий, но слава дня выпала на долю Франсуа Ружмона; он обрисовал горькую долю людей, которые буравят колодцы, роют траншеи, копи и каменоломни. Непрестанно страдая то от холода, то от сырости, то от ядовитых газов, становясь жертвами всесокрушающих обвалов, они расходуют силу своих рук в борьбе с твердыми скалами, тяжелой землей и обманчивыми песками, и за весь этот труд получают мизерную плату, пищу, не восстанавливающую затраты мускульной силы, и пользуются презрением тех, кто черпает из нищеты несчастных радость, роскошь и почести… Так жили Фелисьен Прежело, Александр Пугар и Жан-Батист Мориско. Это были люди, с любовью созданные природой. Каждый из них обладал мощною грудью, неутомимыми членами, телом здоровым и красивым, обещавшим им долгую жизнь; они были терпеливы, рассудительны, полны мужества. И, благодаря низости хозяев, развращенных, испорченных наживою и равнодушных к человеческим страданиям, а также по вине тупого бессмысленного общества, Жан-Батист Мориско, Александр Пугар, Фелисьен Прежело легли навеки в эту землю, источник их страданий, их нищеты. Но приближается время, когда народ потребует у палачей отчета в их преступлениях, когда любовь, знания, нежная заботливость сменят невежественность, братоубийственную войну и ужасающую беспечность буржуазного общества. Заключение речи, подобно гарпуну, вонзилось в души двух тысяч землекопов, которые ревели, как стадо буйволов. Их крики, поднимаясь над множеством толпившихся на кладбище людей и над меланхоличным предместьем, заставляли дрожать огородников, среди их овощей, цветоводов на их полях роз, возчиков на большой дороге и поваров в глубине задних дворов.
Незадолго до вечера, Франсуа ускользнул от приветственных криков и бесчисленных рукопожатий, вернулся домой. Открыв дверь, он услышал стон маленького Антуана.
— Малютка поранился, — об'явила ему заплаканная бледная бабушка.
У нее был тот трагический тон, который она принимала при малейшей капли крови.