— Не хорошо соединять то, что должно погибнуть, с тем, что должно жить, этим порождается смущение и подготовляется реакция. Когда вы прославляли тело Мориско, вы заставили меня вспомнить Илиаду: толпа, приветствовавшая вас криками, была настоящей толпой древних времен.
Он не ответил. Их взгляды скрестились. Они смущенно сознавали себя созданными, чтобы нравиться друг другу. Схожие и вместе с тем различные настолько, насколько это нужно было, чтобы соединить их вкусы и повиноваться закону контраста, они обладали также той чистотой крови, которую они предпочитали всем физическим качествам. Оба они в старом обществе, полном уродства, гнили и отбросов, являлись образчиками душевной чистоты.
— Благодарю вас, — сказал он, почти смиренно, — за заботы о моем маленьком Антуане. — Она отодвинулась от окна; ее лицо, переходя от света в полутень, стало загадочным. Сойка приветствовала ее арией горниста. Она медленно провела рукой по волосам мальчика и сказала:
— Я приду тебя навестить завтра утром.
— Но без доктора? — с тревогой спросил ребенок.
— О, нет… нет! — закричала Антуанетта из кухни, — доктор только разбередит рану.
— Все-таки было бы лучше позвать кого-нибудь, — заметила Христина. — Но, видя омрачившиеся лица бабушки и внука, она не настаивала больше.
Когда она вышла, Антуанетта об'явила:
— Видишь ли, Франсуа, если бы я была мужчиной и мне пришлось бы выбирать между Христиной и дочерью английского короля, я бы выбрала Христину.
— Очень жаль, — ответил он с ноткой тревоги и ревности в голосе, — если она выйдет замуж за человека слабого, немощного или больного — это было бы отвратительно!
VI
После сцены с трупами, Франсуа Ружмон стал методически изучать окружающую местность. Он мог с удовольствием вести это дело пропаганды, которое стало необходимостью его жизни. Он нисколько не гордился этим. Он искал радости действовать самостоятельно, влиять непосредственно на людей, с которыми он жил. И это настроение мешало ему сделаться одним из главных вождей Федерации. Он работал над переплетами по утрам перед окном, из которого виднелись черепицы домов, кирпичи и невозделанные поля. Иногда маленький Антуан примащивался у цветной кожи, у щипцов, у инструментов для шлифования, подравнивания, у горшка с клеем. Он любил эти утра; сладкая свобода наполняла его грудь.
И он радовался тому, что может работать. Человек праздный уже не человек. Он становится животным. Ручной труд есть настоящий символ апостолов новой веры. В трудящихся руках заключается начало нашего могущества, источник нашей красоты. В полдень, за завтраком, он испытывал невинное удовольствие. Ему всегда казалось, что пища есть прекрасная действительность. Он с удовольствием вдыхал запах жаркого, свежесть овощей, аромат кофе; с утра он справлялся с меню. И так как Антуанетта была искусной кухаркой, то он отрывался от работы, как только били полдень часы на соседней башне.
Попивая кофе, он перелистывал газеты, брошюры и мечтал. Для его оптимистической души час этот был прекрасен. Сойка прогуливалась между чашками. С насмешливым видом бросалась на сахарницу, стучала клювом по кофейнице. После кофе Франсуа продолжал мечтать и читать. Он выходил только тогда, когда на тротуарах сгущались тени. Смотря по капризу, или по обстоятельствам, он проходил в мастерскую, заходил на биржу труда, где функционировала Генеральная Конфедерация. Он входил в кафе "Дети Рошаля", пил сиропы, иногда пиво, или легкий алкоголь. С шести с половиной часов там собирались Исидор Пурайль, Жакен, прозванный Омаром, и Антуан Бардуфль с телосложением пещерного медведя. Он отличался чрезвычайной зябкостью. Сидя на диване, завернутый в дорожный плащ, он стучал зубами от холода. У него были большие и глупые глаза. Кабачок гражданина Бигу привлекал к себе также каменщиков, красильщиков и плотников. Туда приходил отец Мельер с надтреснутым голосом, два сына Бессанжа, Эмиль Пурайль, заходил с опаской и маленький Мельер, в день получки в субботу вечером показывались девушки и женщины. Отец Бигу стоял за прилавком вместе с мадам Бигу. Это был жирный человек, глядевший на людей с видом жирного теленка. Три пука волос венчали его голову. Его обвисшие щеки, казалось, были обтянуты сафьяном, нос его походил на клюв лебедя. Этот безжизненный человек понимал свою пользу. Он старался, чтобы кабачок его был комфортабельным, умел распознавать хорошего и плохого плательщика и укрощать жен своих завсегдатаев.