Сход опять шумел, но уже достаточно лениво. Гузно брехался со своим соседом, Прокопьич ковырял заскорузлым пальцем в носу. Отец Никодим все пыхтел и обмахивался шляпой. Под потолком нудно гудели сонные мухи. Староста Богатырев дремал, сложив друг на друга свои большие ладони. А Есипов лихорадочно продолжал думать.
«Нужно искать учителя. Куда он мог деться? Сидим вот в школе - а учитель где? Черт-те что, не деревня, а табор цыганский какой-то! Так. Ладно. Найти учителя. Это раз. Понять, что делал вечером сам Прокопьич - это два. Но с ним уже один на один нужно. Тот еще жук. В-третьих, нужно установить, были ли неприязненные отношения у фельдшера с убитым стариком. И четвертое - сообщать в уголовный сыск. Фельдшер-то, убийца, сбежал!»
Аркадий Ипполитович кончил делать пометки, вынул из кармана пиджака вышитый носовой платок и отер вспотевшее лицо. Потом он возвысил голос и снова продолжил допрос.
- Так, дедушка, говоришь, фельдшер с учителем приятельствовали? А где же тогда он - учитель ваш?
Прокопьич не успел и рта раскрыть, как тут же с места вскочил Гузно - ему всенепременно хотелось улучшить впечатление о своей персоне, прилюдно высмеянной за последние тридцать минут целых два раза.
- И еще как приятельствовали, господин следователь! Все-то друг с дружкой, и разговоры там, и прогулки в поле. Антилихенция, как-никак!
- Так а сейчас учитель где? Незабудкин его фамилия? Пишите, Василий Матвеевич...
- А учитель дерявенский наш, Аркадий Климентьич Незабудкин, нынче тоже того... этого... умом тронулся!
Кудлатые головы после слов Аверьяна согласно закивали. Услышав о помешательстве, Есипов удивился теперь уже натурально.
- Так-растак, нюхать табак мастак! - не удержался он от соленого словца. - Что тут у вас творится? Как это с учителем произошло?
- Да хто ж его знает? - простецки пожал плечами Гузно. - Утром ишшо нормальный был, а пополудни ужо по улице ходил да слюни, прости Хосподи, на рубаху ронял...
Есипов, было, хотел еще о чем-то спросить, как вдруг в классную комнату вошли бабы. Двое несли по большому глиняному кувшину, а третья, крепкая круглолицая вдова Батракова, четыре глиняных же кружки и чистый рушник.
- Ну, бабоньки, наконец-то! Уж заждались вас! - рык священника вновь потряс школьные стены. - Неужто задумали попа своего жаждой заморить?
- Вас, отец Никодим, заморишь! - ловкие руки Батраковой расставили на столе кружки. Вдова белозубо улыбалась. Остальные женщины принялись наливать из кувшинов шипящий, пенящийся квас.
Священник ухватил кружку и, шумно дохнув, утопил посудину в густой черной бороде. Мгновенно опустошив кружку, он грохнул ею по столу, зычно рыгнул и принялся затем мелко крестить рот.
- Ох... Господи, прости, Господи, помилуй! Ох, как квас хорош! Ледяной! Да кислый!
Решили сделать перерыв. Василий Матвеевич с проснувшимся Богатыревым тоже принялись за напиток. Мужики потягивались на лавках, чесались, выходили на улицу. Некоторые разлеглись на траве прямо под школьными окнами. Бабы принесли еще квасу. Аркадий Ипполитович опять делал пометки в блокноте, когда чьи-то белые пальцы вкрадчиво тронули рукав его пиджака.
- Господин следователь, - Есипов поднял глаза и тут же ожегся о горящий темным огнем взгляд Батраковой. - Попробуйте кваску - самолично ставила!
Вдова, не переставая ослепительно улыбаться, подала Аркадию Ипполитовичу рушник.
- Жарко ведь как, лицо утрите. Да и пинжак бы сняли! - женщина повела бровью. - А я бы его просушила...
Есипова заметно смутил такой наскок этой бойкой и красивой бабы, он что-то невнятно пробормотал в ответ и потянулся за кувшином. Но то же сделала и Батракова. В итоге их руки столкнулись, Есипов дернулся, и кувшин, задетый рукой, грохнулся на пол. Тут же по плохо оструганным доскам растеклась шипящая мутная лужа.
- Чччерт!... - только и смог выдавить из себя Аркадий Ипполитович.
Его фразу тут же парировал священник.
- Что ж вы, Аркадий Ипполитыч, лукавого поминаете! Да при моем священном сане! Негоже оно, негоже...
Раздосадованный следователь принялся усердно разглаживать пшеничные усы, думая, чтобы эдакое ответить. Неожиданно в окне справа от учительского стола показалась кудлатая голова с черной, как смоль, бородой. Голова заголосила густым басом: