Аркадий Ипполитович, стоявший рядом со священником, понял, что того опять понесло и с силой дернул его за рукав рясы - но было уже поздно. Молчаливо стоявшие деревенские разом загомонили, затрясли бородами, узлами платков и кулаками. Сквозь толпу односельчан, яростно пихаясь кулаками и локтями, вновь пролез Василий Подколодин - и, недобро прищурив глаз, подошел почти вплотную к священнику.
- Вот што, отец Никодим. Уж который раз ты нас стыдишь и всяческими словами попрекаешь. - Василий говорил тихо, неторопливо подбирая слова - и это не предвещало ничего хорошего. - То нехристи мы, то свиньи... За што ж ты нас так?
“Свиньи... - Аркадий Ипполитович, тоже завороженный ледяным спокойствием обычно буйного Подколодина, все-таки попробовал настроить себя на рабочий лад. - Я же так и не посмотрел свиней у того кудлатого... Которые тоже оказались отравленными... Вот черт, опять из-за Никодима все коту под хвост!”
- Намедни ты нас стыдил, бранил... Сегодня вот... Мы тут Степана Степаныча хороним, старика нашего, почет ему и уважение был всегда - а ты нас нехристями кличешь! Ты што же нас, отец Никодим, с япошками сравнить удумал?!...
Над кладбищем повисла звенящая тишина. Аркадий Ипполитович увидел, как в нечеловеческом и тоскливом ожесточении сжал кулаки Василий Подколодин, как побледнело его худое небритое лицо, а страшный шрам на месте отрубленного уха побагровел, как приоткрылся рот и в паническом испуге забегали глаза священника... Следователь понимал, что сейчас может случиться что-то ужасное, противозаконное, отвратительное, но ничего не мог сделать. Он сам словно оцепенел от слов Подколодина, как оцепенели и все остальные. А Василий, между тем, вдруг шумно выдохнул, разжал кулаки и, взглянув ясно и пронзительно на священника, одним разом выдохнул:
- А иди-ка ты, отец Никодим, на ... - и грубо, по-солдатски, выругался.
И никто опять не шелохнулся. Только оскорбленный священник, метнув на Подколодина быстрый взгляд, вдруг сорвался с места и, широко размахивая руками и метя сухую землю полами рясы, сквозь толпу устремился прочь. Аркадий Ипполитович вздохнул и полез в карман льняного пиджака за платком, чтобы отереть выступивший на лбу пот. “Черт-те что творится в этой деревне. Брагу гонят, попа тоже, гм... гонят. Свиньи мрут. Люди мрут. Помещик еще этот... Надо во всем основательно разобраться”, - думал следователь, усердно промокая лоб платком, щедро надушенном флердоранжем. “Интересно, а почему молчит Василий Матвеевич? Тут же налицо статья 532 главы 28 Уголовного уложения, Высочайше утвержденного 22 марта 1903 года! “Виновный в оскорблении священнослужителя при совершении им службы Божией или духовной требы... наказывается заключением в тюрьме.” Совсем распустился народ. Не деревня, а черт-те что! Нужно навести порядок и законность...”
Но Аркадий Ипполитович так и не успел претворить свои мысли в какие-либо действия. Неожиданно за толпой собравшихся раздалось лошадиное ржание, грохот, крик, и со стороны деревни, поднимая клубы пыли, на кладбище влетела телега, запряженная взмыленной Косой. С козел тут же полетел в пыль Митька Кабанкин, а вскочив, вытаращил глаза и долго не мог ничего сказать, судорожно глотая ртом воздух. Наконец, размазывая ладонью пыль по лицу, он заговорил.
- Там этта... Я, значицца, вот... Поехал я, этта, батю с артельщиками встречать...
- Ну! Не тяни ты корову за вымя! - раздался чей-то звонкий бабий голос. - Воротились с плотины наши мужики?
- Нееее... - заблеял вдруг Митька и принялся громко всхлипывать. - Никто не воротился... Беда там, беда... Как есть беда!...
... Следственная группа вновь ехала на место происшествия. Пекло июньское солнце, пахло травами и теплой землей. Перед Косой то и дело вспархивали с дороги стайки воробьев и коноплянок. Но окружающая идиллическая обстановка совсем не радовала молодого следователя. Рядом с ним в такт шагам кобылы покачивались все те же действующие лица, уже успевшие порядком поднадоесть Есипову своей бестолковой молчаливостью. Аркадий Ипполитович был мрачнее тучи. Вся его следственная игра рушилась на глазах. События возникали с какой-то невероятной стремительностью, и не было времени ни обдумать, ни оценить происходящее. Аркадий Ипполитович никак не мог сложить для себя самого болеее-менее ясную картину, логика действий постоянно ускользала от него. Есипов раздражался и мрачнел все больше. Он вновь чувствовал себя желторотым, неоперившимся юнцом, только вступавшим на путь борьбы с посягательством на Закон. Весь его многолетний опыт давал сбой. Черт те что творится в этой деревне!