— Шаманский бубен, — определил Баргузин. — Малый походный бубен третьего разряда, что делается из шкуры молодого рырха, а для ударов используется берцовая кость умершего от красной лихорадки мужчины в возрасте от двадцати двух до двадцати шести лет.
— Обалдеть! — старший десятник настолько восхитился эрудицией подчинённого, что повысил голос. — И ты это определил на расстоянии?
— Шаманизм, — коротко пояснил Еремей.
— И что?
— В университете я именно его и преподавал. А различать бубны по звуку — задание для студентов второго года обучения.
— Уважаю, — шёпот Барабаша выдавал немалое потрясение. Даже больше чем немалое — пошатнулась твёрдая уверенность в том, что учёные занимаются сущей ерундой, проедая казённые деньги и плодя себе подобных бездельников. — А зачем бубен здесь?
Баргузин вслушался.
— Бубум… бум… тыц-тыц-тыц-бум… — повторил он вслед за бубном неведомого шамана. — Скорее всего, тут собираются колдовать.
— Понятно объясняешь. Я-то думал, что глорхийцы рыбу ловят.
— В горах? — Еремей в очередной раз не понял юмора.
— Ага, непременно в горах. Толком расскажешь, что там творится?
— Так вот же… «бум-бум» сдвоенное слышишь? Похоже на заклинание Завесы невидимости. Или Полога невидимости, что, в общем-то, одно и то же.
— Магия?
— Ну… шаманы тоже кое-что могут. Я читал в древнем манускрипте о жертвоприношениях, способных увеличить силы мелкого колдуна в несколько раз. Но там про Сахийский хаканат.
— Плевать на хаканаты, — Матвей, кажется, уже принял решение. — На моей земле ни одна свинья не может колдовать безнаказанно. Особенно головожопая.
ГЛАВА 3
— Видишь его, командир? — шёпот бывшего профессора прозвучал на грани восприятия, но обострённому слуху старшего десятника он показался подобным грохоту идущих в атаку «Левиафанов».
— Не слепой, — бросил Матвей.
Действительно, пляшущую за мерцающей синим светом завесой фигурку не смог бы разглядеть только безглазый степной кошкокрот, но откуда ему тут взяться? Отсиживается в своей норе за сотни вёрст отсюда и не забивает себе голову проблемами каких-то там людишек. Шаман за завесой, кстати, немного похож на кошкокрота, только очень грязного.
— Ерёма, сможешь что-нибудь сделать? — в голосе Барабаша звучала странная надежда.
— Я же не колдун, — ответил Еремей.
— Жалко…
Профессору тоже было жалко — проклятое свечение начиналось за сотню шагов от бьющего в бубен глорхийца и не пропускало ничего и никого. Сунувшийся десятник отделался лёгким испугом и торчащими дыбом волосами, щёлкающей синими искрами кольчугой да мучительной икотой, не прекращающейся довольно длительное время. А попасть туда, в освещённый круг, очень нужно — если обвешанный амулетами шут успеет закончить обряд, то полог невидимости закроет деревню, и тогда… И тогда они останутся без оружия и жратвы за многие переходы от линии фронта. Плохо, это будет больше чем плохо.
— А если… — Еремей посмотрел на командира.
— Дурак? — Барабаш машинально схватился за карман, где лежал последний шарик с гремучим студнем. — Тебя хоть чему-то учили в твоём чокнутом Университете? На народные деньги, между прочим.
Баргузин не стал оправдываться и объяснять, что Университет содержится на личные средства Владыки. Также не решился спрашивать о том, какая связь должна быть между учёбой и гранатой. Наверное, какая-то есть. А вот мысль в голове после слов появилась настырная, хоть и бредовая.
Вот она вроде бы хвостик показала. Нет, вильнула, зараза, тем местом, откуда хвостик растёт, и убежала. Не совсем убежала — мелькает где-то на краю сознания, дразнится, чуть ли не язык показывает. У мыслей есть язык? Вроде бы нет, но всё равно показывает.
О чём это старший десятник говорил? Точно, об учёбе!
— Командир, — Еремей смущённо кашлянул и замолчал.
— Отставить чинопочитание!
— А?
— По имени обращайся.
Столь грубое попрание воинской дисциплины, да ещё со стороны человека, который сам же её и вдалбливал, подействовало на бывшего профессора ошеломляюще. Он захлопал блеснувшими в свете завесы глазами, но всё же пересилил себя:
— Матвей… хм… тут такое дело.
— Да?
— Когда я ещё сам учился… Ну ты понимаешь?
— Что не сразу профессором родился? Конечно, понимаю.
— Извини, это присказка. Привычка с лекций.
— Понятно.
— Так вот, Матвей, — Баргузин испугался собственной смелости, но, заметив поощрительный кивок старшего десятника, продолжил: — Когда я был студентом, то мне как-то попалась забавная рукопись. Она лежала в библиотеке на полке исторических курьёзов, но… Ну ты понимаешь?