Приехавший от государя рыцарь принес ожидаемое известие: завтра, в пятницу, 14 июня, в 7 часов утра король явится на встречу в Майл Энд и сам выслушает требования восставших.
Эти требования, четко сформулированные, были записаны на листках бумаги, лежащих перед Тайлером. Их составили скрупулезно, после долгих обсуждений, с полной ответственностью за судьбы истерзанной, раздираемой бедствиями страны.
Во-первых, от короля требовали освобождения вилланов от какой бы то ни было личной зависимости.
Во-вторых, король должен был дать обещание, что не будет преследовать восставших и дарует всем и каждому прочный мир.
В-третьих, освобожденные крепостные должны получить право свободной, беспошлинной торговли во всем королевстве.
И, в-четвертых, крестьяне требовали установления денежной ренты за землю — не более четырех пенсов с акра в год — взамен прежних повинностей.
В этих требованиях были все надежды обездоленного люда на справедливость, все мечты о свободе.
Но о какой свободе могла идти речь, если были живы главные виновники бедствий народа? Их надлежало казнить. В первую очередь это касалось герцога Ланкастерского Джона Гонта, архиепископа Кентерберийского и канцлера королевства Симона Сэдбери, казначея Роберта Хелза, судьи Роберта Белкнепа, сержанта Джона Лега. Господ надо было убрать. Не зря девизом восстания стали слова Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда господином?»
Так говорил Болл. А что он думал сейчас, на совете, сидя рядом с Тайлером и глядя на него чуть припухшими от бессонницы глазами?
Болл всегда трезво оценивал окружающее. Столь трезво, что перенесенное дважды отлучение от церкви, от всемогущего, не изменило его убеждений — всего того, что, по его же словам, «заставляло любить жизнь и огромное количество людей в этой жизни».
Но Тайлера он не просто любил.
Этот человек вызывал у пожилого священника преклонение. За внешним спокойствием Тайлера Болл угадывал страсть, порыв, волю. Уот не суетился, не растрачивал силы по пустякам. Он берег их для главного — того, что, в конце концов, позволило бы людям жить на земле открыто, спокойно, честно.
В Колчестере и в Дартфорде, где работал после возвращения из Франции Тайлер, к нему нередко захаживали бедные ремесленники — они приходили «за правдой», приводили своих родичей из деревень. И они слышали эту правду, но произносилась она шепотом.
А теперь Тайлер говорит громко. И его слова повторяет вся Англия.
Почувствовав на себе взгляд Болла, Уот обернулся. «Ничего, ничего, парень, крепись»… — как бы говорил священник.
Уот усмехнулся и начал складывать в одну пачку разложенные на столе листы. Он всегда понимал Болла без слов.
Джон Болл поднялся со скамьи и сказал, обращаясь ко всем:
— Мы вершим справедливость. Пусть эта мысль подкрепляет нас. Послушайте, что написал Чосер о времени нашем, испорченном дурным правлением недотеп и трусов, чью подлость привыкли считать гибкостью, а зависть — честью:
— Стоит ли жалеть о таком мире? — спросил Тайлер. И сам же ответил: — Не стоит. И он должен погибнуть. А мы, коли замахнулись, будем рубить сплеча. И никакие жертвы нас не остановят. Да будет смелость и верность с нами!
— Fit via vi — дорогу пробивает сила… — закончил Джон Болл позднее собрание.
— КОРОЛЬ — БЕЗУМЕЦ!
— ВСЕМ ВАМ ВЫПАСТЬ ИЗ СКОВОРОДЫ — ДА В ОГОНЬ!
Из хроник
«Около 7 часов король отправился в Майл Энд».
«Да будет ведомо, что по особой милости мы отпускаем на волю всех верных подданных наших…»
ороль едет! Коро-о-оль…
Крик пронесся над площадью и вернулся к Олдгейтским воротам протяжным вздохом тысяч людей.
Ворона взлетела с зубчатой стены, покружила в прозрачном воздухе и опять опустилась на зубцы.
За стенами раздался звук трубы. Ворота каменной крепости раскрылись. Два стража вышли, высоко держа копья, и стали по обеим сторонам.