Гашек немного помолчал, а потом продолжал:
— Семь лет я мечтал отомстить своим издателям за то, что они обкрадывали меня, платили жалкие гроши. Я мстил за себя и за своих товарищей, которые голодали, живя на нищенские гонорары. Я ничего не украл у них, я только вернул свое.
И Гашек пропел народную песенку, немного изменив ее слова:
Писатель попросил Зауэра заказать художнику Йозефу Ладе обложку тетради.
Несколько дней спустя маленькая тетрадь романа о Швейке появилась в книжных лавках и киосках. На желтой обложке черными линиями был нарисован улыбающийся солдат в австрийском мундире. Он стоит, спокойно закуривая трубку, а рядом рвутся снаряды и гранаты. Солдат держит карабин прикладом под мышкой, дулом к земле. Под фигурой солдата жирными буквами значится:
Еще ниже — подпись старого друга: Й. Лада.
Как и следовало ожидать, книгу встретили по-разному: и враждебно, и дружески. Масариковская республика — штатские, военные и клерикальные чиновники — осудили книгу как подрывную, грубую, безбожную, безнравственную.
— Нам нужны не Швейки, а Ян Гус и Петр Хельчицкий! — вопили попы, педагоги, моралисты.
— Не Швейк, а Жижка! — рычали только что воспрянувшие легионеры и милитаристы.
Гашек отвечал всем этим горе-критикам:
— Жизнь — это не школа для обучения светским манерам. Наш роман — не пособие для салонных шаркунов. Эта книга представляет собой историческую картину определенной эпохи. Употребив в своей книге несколько сильных выражений, я просто запечатлел то, как разговаривают между собой люди в действительности. Нельзя требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как пани Лаудова, доктор Гут, пани Ольга Фастрова. Эти господа охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, в котором культивируется утонченная мораль, а под прикрытием этой морали салонные львы предаются самому гадкому и противоестественному разврату.
Рабочие, крестьяне, ремесленники, интеллигенты, особенно участники войны и свидетели крушения империи Габсбургов, читали «Швейка» везде — дома, в трамвае, в трактире. Они весело хохотали над чудовищными призраками ушедшей эпохи — над дряхлым монархом, сыщиком Бретшнейдером, офицерами, генералами, фельдкуратом. И больше всех читателям нравился бравый солдат Швейк.
Отто Кац прочел о себе в немецкой газете — она поместила перевод той главы «Швейка», где речь шла о фельдкурате. По мере чтения Отто Кац все больше свирепел, а затем написал письмо Гашеку.
Получив послание Каца и улыбнувшись угрозам своего героя, Гашек решил уладить дело в личной беседе. В качестве парламентера он прихватил бутылку сливовицы.
Вначале разговор не клеился. С самого порога Кац принялся осыпать Гашека ругательствами и угрозами, однако позвал в дом — очевидно, чтобы продолжить ругань. Гашек молчал, уверенный, что Кац когда-нибудь устанет.
— Пан Кац, разве я сказал о вас что-нибудь не так, неправильно описал вас? — поинтересовался Гашек.
Кац стукнул кулаком по столу:
— Там все… правильно! Но это ведь и ужасно! Литература должна показывать идеал, а вы показываете меня… Теперь я всем известен с дурной стороны.
— Я нанес ущерб вашему духовному сану, — покаянно произнес Гашек. — Я скомпрометировал вас перед католической общиной…
— Плевал я на духовный сан и на католическую общину! — взъярился Кац и сразу стал похож на самого себя в романе Гашека. — Я — не фельдкурат, не духовный пастырь. Я вообще уже давно оставил лоно католической церкви.
— Что же вы делаете теперь?
— Служу. Я — доверенное лицо на фабрике бронзы и красок. А вам-то какое до этого дело?
— Я хотел бы, пан Кац, выпить за ваши успехи на новом поприще! — спокойно ответил Гашек, доставая бутылку.
Эта волшебная бутылка превратила рычащего Каца в мурлыкающего котенка. Он поставил на стол стаканы, кое-какую закуску, и остаток вечера прошел очень весело. У Каца тоже нашлась бутылка. К двум часам ночи он уже не стоял на ногах, зато пытался проповедовать — вспомнил, что когда-то в самом деле был фельдкуратом: