Четыре недели Ярда провел в русских каталажках — он легко запомнил это новое слово благодаря жесту казака. Наконец его личность была выяснена, русские власти списались с австрийскими, канцелярия келецкого генерал-губернатора получила из Петербурга, а Петербург из Вены справку о задержанном. После соблюдения кое-каких формальностей писателя должны были передать Австро-Венгрии.
Перед отъездом его привели к начальнику тюрьмы.
— Почему же вы, писатель по профессии, выдаете себя за археолога?
— В тот момент, когда меня задержали ваши люди, я действительно занимался археологией. Ведь писатель, чтобы знать своих героев, должен побывать в разной шкуре — и археологом, и жандармом, и тюремщиком…
— …и арестантом? Странные и рискованные рассуждения, — сказал начальник тюрьмы. — Впрочем, вами займутся на родине. Такая перемена занятий не принесет вам доходов. Лучше поступите-ка куда-нибудь на службу — ваше писательство не доведет вас до добра.
— Я сохраню в сердце ваш отеческий совет, — ответил Ярда с таким видом, что начальник тюрьмы не понял, издевается над ним арестант или говорит серьезно.
Теперь Гашек надолго застрял в Кракове. Хотя Ярда каждый день мог любоваться Вислой, но это был вид из тюремного окошка большой камеры, в которой он сидел с самой разношерстной публикой, а не тот уютный Краков, где он гулял с паном Щечиньским.
Днем арестантов гоняли на работы, а вечером они пели, изливая в пении безысходную тоску. Если стражник у двери был неплохим человеком, то он не мешал узникам. Но попадались такие, которым нравилось придираться. Тогда песни умолкали, и люди начинали драки из-за пустяков — нужно было куда-то девать силы и энергию. Арестанты выясняли, кто и за что сидит, спросили они и Ярду. Он ответил:
— Сам не знаю. У русских я был найденышем, здесь вроде как подкидыш. Жду у моря погоды.
И дождался. Получив из Праги подтверждение, что Ярослав Гашек живет там, тюремные власти освободили Ярду. На прощание его снабдили суточным пайком и напутствием — в этих местах любят давать наставления:
— Тебя велено выпустить, хотя для твоей же пользы следовало бы тебя подержать здесь подольше. На воле ты причиняешь слишком много хлопот правительству. Проваливай, бродяга!
Вернувшись домой, Ярда подвел итоги:
— Я довольно долго прожил на кошт русских и австрийских властей. Это даст материал для полдюжины юморесок, да и археологов забывать не следует. Если я получу за юморески гонорар, он будет равняться двухмесячному жалованию банковского чиновника…
Глава восьмая
Делай, что хочешь.
Перестав служить Гермесу и Пану, Ярда отправился к Сатане, кумиру чешских анархистов, подружился с его жрецами, окопавшимися на Жижкове и Виноградах. Он ходил в кафе пана Оченашека «Деминки», где молодые поэты-демократы собирались по вечерам. Всех их объединял апостол новой жизни Станислав Нейманн. Апостол успел отсидеть в Новоместской тюрьме и в Пильзене за свои антиавстрийские стихотворения. Некоторые поэты-сиринксовцы перешли к нему, когда он основал журнал «Новый культ».
Пан Оченашек, стараясь как-нибудь отделить шумную компанию от остальных посетителей, отвел ей отдаленную комнатку, которую обслуживал кельнер Колинский. Запрети хозяин юношам шуметь — и отхлынут постоянные клиенты. Оставить все как есть — затаскают в полицию. Уж больно остры на язык эти поэты. Младочехи у них — трусливые прислужники Габсбургов, национальные социалисты — мошенники, соцаны — болтуны. Хороши одни анархисты. Только и слышно: Кропоткин, Бакунин, Прудон, Штирнер. Крикун Франя Шрамек мечет громы и молнии в адрес старого императора, полицейских и священников. Все они дружно хвалят русскую революцию. Конечно, пан Оченашек — человек, далекий от политики, его не волнуют все эти страсти, лишь бы дело шло хорошо, но все-таки как-то спокойнее, когда молодые поэты читают французские стихи, пишут друг на друга пародии и заигрывают с белошвейками. Тут полиции нечего делать.
Размышления хозяина прервали новые клиенты. Пан Оченашек узнал их и торжественно ответил на их приветствие:
— Милости прошу, господа Шмераль, Зауэр, Боучек и Гашек! Чем могу служить?
— Нам туда… — негромко сказал Боучек, указывая на дверь за спиной хозяина.
В маленькой комнате сидела дружина Нейманна — семеро молодых мужчин и молодая дама, жена апостола.