Капеллан умолк. Ярда пошел своей дорогой, смеясь над капелланом. Тот снова запел, то ли по доброте душевной, то ли из корысти прося богоматерь за Ярду:
Глава тринадцатая
В уголовный суд меня вели двое полицейских. У одного под мышкой была папка с делом, у другого — моя черная трость. Втроем мы представляли собой живой ребус, который легко разгадывали прохожие.
Вскоре их любовь подверглась новому испытанию. Ярда посетил митинг анархистов, состоявшийся на Славянском острове. Хотя анархисты осуждали венское правительство за его решение пополнить армию новыми контингентами призывников и речи ораторов носили антимилитаристский характер, митинг прошел спокойно. Это заметил даже полицейский комиссар, который дружески простился с председателем митинга и пожал ему руку. Жест был почти символическим: с каждым новым митингом революционный дух анархистов все более выветривался.
Анархисты направились на Вацлавскую площадь, куда собирались колонны всех рабочих партий, чтобы провести общую пражскую демонстрацию против австро-венгерского милитаризма. Возле костела св. Игнатия анархистов встретила цепь полицейских. До сих пор шествие было совершенно спокойным, но неожиданное препятствие вызвало противодействие со стороны демонстрантов. Полицейский инспектор потребовал, чтобы демонстранты немедленно разошлись. Полицейские поняли его слова как команду разогнать анархистов, а те ринулись в долгожданную схватку. Репортер анархистской газеты «День» Ярослав Гашек упорно сопротивлялся полиции и в числе других был отведен в участок. Все задержанные твердили, что они — жертвы полицейского произвола. Гашеку показали черную трость и спросили:
— Это ваша трость?
— Моя, — ответил Гашек.
— Вы признаете, что во время беспорядков вы ударили этой тростью по голове старшего полицейского Иоганна Шнидерля?
— Я никого не ударял.
— Трость ваша?
— Моя. Но я ею никого не ударял. Во время мирного шествия какой-то молодой человек выхватил у меня трость, ударил по голове ближайшего полицейского, вернул мне трость и, вежливо поблагодарив, скрылся. Удивительно воспитанный молодой человек! Когда он взял мою трость, я подумал, что больше ее не увижу!
— А палец Шнидерля вывихнул тоже неизвестный молодой человек?
— Бог шельму метит. Ваш Шнидерль в участке хотел ударить меня по лицу, но я вовремя уклонился, и он угодил рукой по стене.
— Скажите, пан репортер, почему вы на улице кричали: «П о д д а й т е и м»?
— Я кричал женщине, которая толкала коляску с инвалидом: «Н а б л ю д а й т е з а н и м!» Вслед за моим предостережением конный полицейский опрокинул эту коляску на мостовую. Спросите свидетелей — они все видели.
В пользу Гашека дали показания знакомые анархисты и жена портного пани Мария Мюллерова — все они были рады хоть чем-нибудь насолить «хохлатым». «Хохлатые» не сдались: они выставили против этих свидетелей своих людей и одержали победу.
Дело Гашека передали в суд. Судьи признали писателя виновным в нападении на представителей власти и вынесли решение: подвергнуть Ярослава Гашека тюремному заключению с легким режимом сроком на один месяц.
В глазах Ярмилы, патриотически настроенной барышни, Ярда стал героем. Еще бы! Он боролся с полицией, попал в тюрьму! Ярма писала узнику и получала от него изумительные письма, нередко в стихах. Подругам Ярмилы Ярда писал, что к нему применяют средневековые пытки, и умолял их не рассказывать об этом Ярмиле. На самом деле он вначале клеил кульки, а потом был «использован по специальности» — как тюремный писарь, мундант. Гашек с удовольствием копался в тюремных документах, обогащая свои знания и стиль. Он рассказал Ярме о тюремном житье-бытье, о загадочной тюремной баланде из гороха и круп, которая почему-то называлась «философией жизни», как учение модного философа Анри Бергсона, о банном дне и дне набивания соломенных тюфяков.
Тюремные надзиратели относились к мунданту Гашеку с некоторым почтением, хвалили его за усердие. Писатель тоже сочувственно относился к надзирателям — эти невежественные и забитые люди не по собственной воле, а от нужды несли здесь нелегкую и презираемую службу. Один из надзирателей старался помочь Гашеку чем только мог и всячески расхваливал его перед начальством.