Выбрать главу

— А причина есть. И вполне уважительная: смерть брата

Однако, поединок состоялся. Одиннадцать раундов крепкой драки, которые могли бы украсить любое европейское или мировое первенство![10]

По сути, это был бой ученика с учителем, в котором ни техника, ни мастерство ничего решить не могли. Они слишком хорошо знали друг друга — и в нападении и в обороне. Поэтому победить можно было только хитростью, коварством или… жестокостью.

Ему не пришлось даже куражиться — он и так был зол до предела! Ясно, что Ванёк рассказал всё Лизе, и, раз вышел на бой, значит, она на этот бой согласилась, вольно или невольно разделив бремя ответственности с его участниками — «мёртвым» и живым, победителем и побеждённым! Что ж, смотри, милая, как дерутся братья-покойники!

Ванёк был зол не меньше него. Однако ему требовалось разозлить его ещё больше, чтобы он попался и допустил одну-единственную ошибочку! Ну!.. Ну!.. Ну же!!!

Десять раундов классного боя… Они оба не курили, так что «дыхалки» хватило бы ещё на десять раундов. Дыхалки — да, но не терпения! Ну!.. Ну же!!!

Каких трудов стоила ему отработка этого удара! А как тяжело было сохранить его в тайне во время предыдущих боёв, когда так велик был соблазн опробовать — уже в условиях ринга! Ага! Вот! Есть!!! …

Не дожидаясь окончания счёта рефери, склонившегося над теперь уже экс-чемпионом, он выплюнул загубник и взглянул в зал. Среди сотен обращённых к нему и на него глаз и улыбок он искал лишь одно, единственное лицо — лицо той, ради которой был готов на любой подвиг, безумство или преступление. Он упрямо не оторвал взгляда от зала даже тогда, когда объявили результат поединка, и судья, чуть не насильно, поднял его руку… Лишь после того, как, следуя правилам спортивного этикета, к нему подошёл Ванёк, и они посмотрели друг другу в глаза, он вынужден был принять то, во что отказывался верить: Лизы в зале не было!..

В ту же ночь одиннадцатичасовой «Красной стрелой» их команда возвращалась в Москву. Одолжив у руководителя под свою повышенную — чемпионскую — стипендию денег (по сути — забрав последние), он приехал к концу рабочего дня к маме в поликлинику. Однако там сказали, что она уже больше недели на больничном. Значит, всё-таки надо было идти… домой.

И он медленно побрёл по 3-й линии к Среднему проспекту.

На противоположной стороне улицы, в здании школы прозвенел звонок. «Вторая смена… Ничего не меняется в подлунном мире!» — усмехнулся он, автоматически посмотрев на часы.

То была школа, которую он окончил полтора года назад. Сюда, в 32-ю, перевёлся восьмиклассник Кушнарёв (не без труда, кстати) из родимой 35-й. Просто потому, что не хотел учиться в одной с Ваньком школе. «Легко быть смелым, имея брата-боксёра!» Именно эту фразу, которую разобрал тогда только он, пробурчал поверженный Кощей.

При этом воспоминании в глазах у него потемнело, и горячая волна захлестнула, казалось, всего — с головы до пят. На какое-то мгновение позабылись даже нынешние проблемы и переживания. «Ничего, — скрипнул он зубами, и, сунув руку в карман брюк, крепко сжал кощеевский нож, — я умею ждать. Главное, чтобы кто-то не опередил!»

Во дворе он первым делом взглянул на окна. Свет горел в обеих их комнатах и у соседей тоже. Тёмным оставалось единственное окно кухни. Поправив рюкзак, по обыкновению висящий на одном плече, и вдохнув напоследок полной грудью морозного воздуха, он вошёл в подъезд.

Дверь открыла Лизавета и, даже не поздоровавшись, спокойно-безразлично произнесла (словно он только что вышел и вернулся за забытыми ключами):

— А, пришёл сыновний долг исполнить, вспомнил — второй раз за две недели — про мать? Не поздновато? — Она отступила в сторону, пропуская его в квартиру. — Уезжать собрался, не иначе. День приезда, день отъезда…

Тон оставался, как будто, ровным, но глаза… Её глаза! Во всю свою жизнь потом ни разу не встретил он человека — ни женщины, ни мужчины, — который умел бы так разговаривать глазами…

Не успел он переступить через порог и закрыть дверь, как в прихожую из комнаты, зябко кутаясь в свою старенькую шерстяную шаль, вышла мать. Лиза молча обняла её.

— Здравствуй, мама, — слабо улыбнулся он. — Вот, уезжаем сегодня. Зашёл попрощаться, а ты болеть надумала.

Мать ответила не сразу. Она довольно долго и как-то… отрешённо-грустно смотрела на него своими (ставшими вдруг похожими на Лизины!) огромными, почему-то в тот момент застывшими, немигающими глазами. Затем вздохнула и, слегка кивнув головой, тихо, но отчётливо произнесла лишь два слова:

— Прощай, сын.

После чего ласково высвободилась из объятий Лизы и вернулась обратно в комнату, плотно прикрыв за собой дверь…

* * *

Только сейчас, спустя целую жизнь и совершив в конце её, быть может, главную, неискупимую ошибку в отношении брата своего, Владимир Кушнарёв в считанные секунды понял то, чего не услышал и не разглядел тогда, в полумраке длинной кишки-прихожей.

Ванёк совсем не сгоряча сказал ему накануне про смерть брата! Они все — и он, и Лиза, и мама — всё знали и всё это время ждали! Все две недели! До последнего ждали, что он отступится, одумается, перерешит! Причём, сам.

А не дождавшись…

Да, именно такие глаза бывают у людей, похоронивших кого-то из близких.

Глава 16

Память сердца (Продолжение)

Выйдя из больницы, генерал Кривошеин твёрдым шагом (хотя, пожалуй, чуть медленнее, чем всегда) направился к уже ожидавшей его машине.

Против обыкновения, он сел назад, откинулся на сиденье и, закрыв глаза, тяжело и как-то странно вздохнул.

Громкий вздох этот больше походил на приглушённый стон. Водитель бегло взглянул на Ивана Фёдоровича в зеркало и, увидев бледное, перекошенное лицо, тут же обернулся:

— Вы в порядке? Может, врача, товарищ генерал?..

— Не дождёшься. Поехали!

— В управление?

Кривошеин ответил не сразу, вначале взглянул на часы. Пять минут седьмого. Конечно, он поцелует замок… Впрочем, почему? Есть же ключ, который — на всякий пожарный — Юрий вручил ему несколько лет назад, когда купил эту квартиру. На всякий пожарный… Куда уж «пожарнее»!..

— Ты помнишь, где живёт мой сын? — спросил он водителя.

— На Моховой? — отозвался тот полувопросительно.

На Моховой… За эти годы Иван Фёдорович лишь дважды побывал там. Первый раз Юра пригласил осмотреть своё новое жилище, а вторично он уже сам — без приглашения — заехал на часок поздравить сына с тридцатилетием. Юрий ещё познакомил его тогда с этой несчастной девочкой, которая потом неожиданно умерла…

— Там меня высадишь, и будешь свободен на сегодня. Только сейчас, давай, к Поклонке, а не через площадь Мужества.

Выехав на проспект Луначарского, водитель развернул и направил машину в сторону Озерков. Время от времени он поглядывал в зеркало на генерала. Можно было подумать, что тот задремал, если бы не гуляющие желваки и не пальцы, периодически постукивающие по небольшому пакету (формой и размерами напоминающему видеокассету), который он сжимал в руках.

Нет, Кривошеин не спал, а о чём-то напряжённо размышлял. И мысли его были явно невесёлыми…

Юрий предпочитал сам (раз в месяц или два) наведываться к нему в гости, нежели принимать у себя. Иван Фёдорович относился к этому спокойно. Вообще, в глубине души он испытывал двоякое чувство. С одной стороны — комплекс вины перед сыном за то, что и в детстве, и в юности так мало мог уделять ему времени и внимания; с другой — гордость за него, поскольку всего, чего он достиг, он добился сам, без посторонней помощи и особой поддержки. Юра без блата поступил в театральный институт и успешно его окончил. Первый же снятый им фильм — «Предисловие жизни» — удостоился сразу двух призов и принёс ему известность. Правда, потом он ушёл в какое-то элитарное кино, которое делается по специальным заказам и продаётся заказчику на корню, но… Этот богемный мир всегда жил по своим, особым законам, и слава Богу, если его способности и там оценили по достоинству! Сколько талантливых и знаменитых людей — артистов и художников, писателей и композиторов — потеряли себя в этих так называемых новых условиях, сколько из них погибло от алкоголя и наркотиков!

вернуться

10

Один из примеров авторской гиперболы. Автору прекрасно известно, что в так называемом «любительском» боксе проводились (и проводятся) только трёхраундовые бои.