В тот день исполнился год со дня смерти мамы, и вечером Иван повёл друга в ресторан. Им повезло: народу было не очень много, к тому же никто из присутствующих не выказывал особого желания веселиться. Небольшой оркестр также был явно настроен на лирический лад — довольно пожилой солист вполне прилично спел лишь несколько популярных романсов.
Ребята помянули Екатерину Пахомовну, выпив водки и закусив дежурным салатом «Столичный», в который здесь — во всяком случае, если верить «меню-прейскуранту» — вместо курицы, почему-то, клали баранину. Отчаявшись найти следы оной в своей тарелке, оптимист Никола изрёк:
— Фиг с ним, с мясом! А хлеба всё-таки лучше нашего, питерского, я нигде не встречал. Вот ведь загадка: вроде ржаной кирпич — тот же, а вкус — совсем другой.
Иван грустно усмехнулся в ответ:
— Как раз в этом — ничего удивительного. Ленинградский хлеб теперь девятьсот лет будет самым вкусным. По году — за каждый день, по крошке — за каждую жизнь.
Помолчав, он как-то странно взглянул на приятеля и вдруг сказал:
— Спасибо тебе, Никола.
— За что?
— Маму Катю мы с тобой помянули; теперь, давай, помянем маму Варю…
— Какую маму Варю?
Иван не успел ответить. Подошедший к ним официант, загадочно ухмыляясь, поставил на стол бутылку «КВ»:
— Это — вам.
— Но мы не заказывали коньяк! — со свойственной ему непосредственностью воскликнул Бовкун.
— Не беспокойтесь — вас угощают.
— Кто?
— Сейчас вы всё узнаете.
— Слушай, — зашептал Никола, едва официант ретировался, — до боли знакомый пузырь! Я такой только раз и видел! Точно, глянь!..
Иван обернулся.
Из-за столика в дальнем углу поднялся невысокий человек в чёрном костюме. Это был он, их странный знакомый. Проходя мимо и направляясь к оркестру, он им дружески улыбнулся и незаметно подмигнул.
Уже в следующую минуту в зал вошли сразу несколько официантов с подносами, уставленными рюмками с коньяком, и стали обходить присутствующих. После непродолжительных объяснений общее недоумение сменилось любопытством, и все повернулись к эстраде.
Василий Иосифович подошёл к микрофону. Речь его была краткой, но впечатляющей:
— Добрый вечер, уважаемые товарищи! Я понимаю, что вы несколько удивлены. Между тем всё очень просто: сегодня у меня день рождения, который я, к сожалению, вынужден отмечать в одиночестве, вдали от друзей. Поэтому и решил — по доброй грузинской традиции — угостить вас хорошим, грузинским же коньяком. Кто не захочет, конечно, может не пить. Да, я забыл представиться, извините. — Сделав небольшую паузу, он бросил как бы мимолётный взгляд в сторону, где сидели ребята. — Меня зовут Василий Сталин.[14]
И в воцарившейся тишине, молча кивнув музыкантам, сын Сталина вышел из зала.
А утром, придя в Управление, Иван с Николой узнали, что ночью он умер — во сне…[15]
Главы 19 — 20
Вечер встречи (Окончание)
«Денёк выдался — на удивление!» — подумал Круглов, захлопнув дверцу своей видавшей виды «тойоты» и заводя мотор.
— По-моему, ты хочешь что-то сказать, — обратился к нему с заднего сиденья его бывший учитель. — Выскажись — легче станет!
— Да нет, ничего. Просто подумал, что очень «вовремя» подгадалась эта затея с общим сбором, — спокойно ответил Олег, выезжая из подворотни на Лиговский проспект.
— Ты имеешь в виду вообще или конкретно моё вызволение-освобождение?
— Причём тут это?! Скорее, наоборот. — Он взглянул на Саныча в зеркало заднего вида. — Если бы все так же, как вы, не проходили мимо в подобных случаях…
— Перестань, Олег! — перебил его тот, поморщившись. — Говоришь заведомую ерунду! Это что — первый или единственный случай? Это чёткая, отработанная система! Ребята дополняют гаишников по части пешеходов. Причём в «час пик», на глазах у сотен людей! Я спросил того парня, за что он заплатил этим двум мерзавцам? Подумаешь, перебежал дорогу на жёлтый свет! «А что мне оставалось? — ответил он, взглянув на меня, как на инопланетянина, и сунул под нос полупустую бутылку пива. — Сейчас заведут в участок, надают дубинками по рёбрам и оформят „сопротивление в нетрезвом виде“! Деньги же отберут так и так.».
— Об этом я и говорю! Не хватает людям сознательности. Вот если бы несколько человек, а не вы один вмешались…
— Да почему кто-то вообще должен вмешиваться? Ты вдумайся в этот… идиотизм! Прохожий должен «вмешиваться», когда те, кто призван его охранять от грабителей, средь бела дня у него на глазах грабят другого такого же прохожего! Можно придумать что-то более циничное? И самое страшное, что это уже стало нормой! О какой сознательности ты говоришь, если тот же ограбленный искренно считает, что ему повезло, поскольку его лишь обобрали, а не избили и не посадили?! Просто так, за здорово живёшь!
— Положим, никто бы его никуда не посадил …
— Ага, сразу бы «положили»! Мне импонирует твой каламбурный оптимизм. А скажи, пожалуйста, что было бы с «вмешавшимся» в моём лице, не окажись у него заступника — подполковника милиции в твоём лице?
— Вы — о себе в целом спрашиваете, — улыбнулся Круглов, — или конкретно — только о своей физиономии лица?
— Вот лица моего попрошу не касаться, — в тон ему ответил Саныч. — Оно — не тема для шуток, начальник! И хватит уже «выкать», наконец. Тоже мне, мальчик-одуванчик!
— Кто ж спорит, — проговорил Олег, чуть помолчав, и снова взглянул в зеркало, — проблемы и у нас, в системе МВД есть, как везде и у всех…
«Сейчас, похоже, тоже!» — добавил он уже про себя, опять заметив эту синенькую юркую «восьмёрку».
Он обратил на неё внимание, ещё когда торопился за Санычем по оживлённым в восьмом часу июньского вечера улицам. Очевидно, ребята в той машине также очень спешили, причём в одном с ним направлении. Они неизменно оказывались неподалёку, хотя и на почтительной дистанции — даже если он допускал небольшие вольности с обгоном. Лишь когда парковался около отделения, эти мальчики на скорости проскочили мимо. А теперь вот проявились вновь…
— …и дерьма, вроде сегодняшних подонков, хватает, — продолжал он между тем вслух. — И не только — «снизу», к сожалению. А у вас там, за кордоном, конечно, ни коррупции, ни рэкета уже нет — изжили!
— Там проблем тоже достаточно. Но полицейские в Германии взяток не берут и выполняют функции по поддержанию порядка и законности. А наша милиция была и остаётся — уж извини! — структурой насилия и подавления. Иначе как объяснить творящийся ныне беспредел, притом, что в России, значительно уступающей Америке по народонаселению, вашего брата милиционера в четыре раза больше, чем там полицейских. Ты вдумайся в эти цифры!
— Цифры серьёзные, конечно. Только тамошней демократии сколько лет? А поначалу, ведь, царил тот же «дикий капитализм» — вы ж сами нам об этом на уроках рассказывали!
Логичнее всего предположить, что это «друг детства» решил поучаствовать в освобождении учителя. Так, на всякий случай. Да… Это было бы возможно, если б не одно маленькое «но», по сути, заставляющее сразу от подобного предположения отказаться: «восьмёрки» этот пижон не допустил бы даже у своего полотёра или чистильщика обуви!
«Во, свернули! Всё правильно, догадались, куда возвращаемся…»
Олег перевёл глаза и вдруг заметил, что Саныч смотрит на него в зеркало.
— И какие у тебя соображения по поводу этого отвалившегося хвоста? — спокойно поинтересовался он.
— Ты о чём? — опешил Олег, от неожиданности сходу перейдя на «ты». Он мог поклясться, что увлечённый разговором учитель за всю дорогу ни разу не обернулся.
— Наконец-то, — усмехнулся Саныч вместо ответа, — а то — как в моём любимом мультике: «Всё „мама“, да „мама“!»
И, сделав небольшую паузу, тихо добавил:
— Ладно, долг платежом красен. Так что, понадобится помощь — не стесняйся, обращайся.
— Спасибо. Как там, в «Блондинке за углом»: «Непременно воспользуюсь.»?
14
После смерти Сталина, специальным правительственным решением, Василию запретили носить псевдоним отца в качестве фамилии. Ему был выдан паспорт на имя Василия Иосифовича Джугашвили.
15
Умер В.И.Сталин (Джугашвили) 19 марта. А вот дата рождения на его могильном памятнике (почему-то?) — 24 марта…