— Не трогай её!
— А то — что? — почти брезгливо скривился Колчин. — Ладно. Встретимся ровно через неделю, тогда и вернёмся к этому вопросу. Может, удастся решить его к обоюдному удовольствию, в очередной раз. Всё опять в твоих руках. Так что — постарайся, дружок!
Не успел он проводить взглядом тёмную фигуру, растворившуюся в густом сумраке надвигающейся пасмурной ночи, как в машину сели водитель и верный Кореец.
Конечно, Богомол лукавил, говоря о «вине» жены Кривошеина. На самом деле его беспокоило другое. Даже не беспокоило, а волновало, и притом — по-настоящему.
Пойдя на поводу у времени и собственных амбиций, он, вместо того чтобы вылезти из ловушки, расставленной гадёнышем, похоже, увяз в ней ещё глубже.
Пожалуй, он жалел уже, что решил избавиться от своего главного милицейского врага подобным мудрёным способом, каких-нибудь несколько дней назад казавшимся ему таким красивым.
С одной стороны, действительно, нейтрализовав Кривошеина не в кипиш, без крови, Богомол убивал сразу нескольких зайцев. Во-первых, сводил к минимуму последствия гнилого захода гадёныша через жену Кривошеина. Во-вторых, вносил смятение в ряды спецов и мог без оглядки на них — а то и с их помощью! — разделаться наконец с самим гадёнышем. И в-третьих, получал реальную возможность вообще не опасаться их больше в будущем. У Богомола аж дух замирал, когда он думал о связанных с этой возможностью перспективах, учитывая наличие Трояна. Как неожиданно дёшево заполучил он его тогда, два года назад, «зацепив» на грызуне![30] А кто единожды предал, пусть даже «по уважительной причине»… Да…
Однако, существовала и другая сторона, второпях изначально упущенная из виду и непросчитанная.
Он сделал ставку на то, что прокуратура, заглотив наживку, сумеет раздуть из мухи слона и довести дело до логического завершения. А если нет? Вдруг у прокурорских акул в этот раз не получится? Ведь ни Кривошеин, ни жена его тех денег в руках не держали! Что тогда? Тихо надеяться, что если подозреваемого и выпустят «за недоказанностью», ментом ему больше не быть?
Нет, наживки было явно маловато, требовалась срочная подкормка. И в этом смысле Богомол мог только поблагодарить тех, кто оставил жену Кривошеина на свободе, за проявленный гуманизм!..
Глава 31
«Ибо человек не знает своего времени»
Заварив чай, Лиза присела у кухонного стола и вновь задумалась.
Дважды за эти последние, страшные дни вызывали её в городскую прокуратуру.
В первый раз допрос длился дольше двух часов. Следователь — как же его… Пикалёв! — интересовался её сберкнижкой, спрашивал, почему у Вани нет своего счёта и не было ли его у него прежде, задавал кучу странных и каких-то несуразных, как ей казалось, вопросов. При всём желании она так и не сумела сосредоточиться и отвечала довольно путано и не всегда точно. Лиза долго не могла уяснить, какое отношение может иметь её сберкнижка к Ваниному аресту? Полнейший абсурд! Придуманный, нереальный кошмар! Лишь после того, как её спросили, когда и что сообщил ей муж по поводу перевода на этот счёт трёх тысяч рублей, она начала что-то понимать, точнее — догадываться.
— Три тысячи! Господи, какая чушь! Мой муж никогда не сообщал мне ничего подобного. А если вы поинтересуетесь в сберкассе, то легко убедитесь, что у нас на счету в самые лучшие времена не было больше шестисот-семисот рублей.
В конце её попросили — она такое только в кино видела — прочитать протокол и расписаться на каждой странице. А также рекомендовали в ближайшее время не покидать города — полнейший идиотизм!
Второй — вчерашний — визит прошёл более успешно и вселил надежду. С Лизой беседовал уже другой следователь, Антон Викторович, который, безусловно, был настроен более доброжелательно — и по отношению к Ване, и к ней. Он сказал, что убеждён, что это — недоразумение, которое в ближайшее время разрешится. А на её робкий вопрос о возможности свидания с мужем ответил, что в том нет необходимости, поскольку уже через несколько дней Ваня, по всей видимости, будет дома. Боже! Неужели это правда?..
Резкий звонок заставил Лизу вздрогнуть. Она подошла к двери:
— Кто там?
— Гражданка Кривошеина? Повесточка вам, расписаться нужно!
«Господи! Что опять?» — успела подумать Лиза, открывая…
Ничего хорошего от срочного вызова к Ерохину Кондрашов не ждал. Тем не менее то, что он услышал, повергло следователя в шок.
— Около часа назад, — без лишних предисловий хмуро проговорил прокурор, — Кривошеина обнаружена мёртвой у себя дома. Пожалуйста, Антон Викторович, берите машину и срочно выезжайте!
Кондрашов почувствовал, как на голове у него растянулась кожа. Взглянув в водянистые глаза Ерохина, он мысленно поздравил себя с тем, что не взял с собой оружия. И, круто развернувшись, молча вышел из кабинета.
— Старший оперуполномоченный, капитан Барышев, шестнадцатое отделение, — отрекомендовался здоровяк в штатском, встретивший его в квартире Кривошеиных.
— Что скажете, капитан?
— Тело было обнаружено замом начальника спецотдела Городского управления майором Бовкуном. Он со своими людьми и криминалисты с Литейного только что уехали. Комиссар приказал пока передать дело нам — по территориальности. Смерть наступила около пятнадцати часов назад. По всему похоже на самоубийство. Она ведь была врачом, ну и… вроде как, сделала себе укол. Экспертиза, понятно, ещё своё слово скажет. Вот, оставила записку — очевидно, мужу. Всего два слова. Видимо, дописать не успела, или — не нашла что…
Опер протянул ему стандартный двойной лист в клетку, вырванный из школьной тетради:
«Милый, прости…»
— Видимо… — Кондрашов осмотрелся. — Где она находилась?
— Записка? Да прямо на столе…
— Женщину, спрашиваю, где обнаружили?! — Барышев явно начинал действовать ему на нервы.
— Так тут же, за столом и сидела.
— Здесь?
— Так точно.
Окинув взглядом стол, Кондрашов попытался выдвинуть ящики, но они оказались запертыми.
— Тетрадь криминалисты забрали?
Он заглянул в спальню.
— Эксперты взяли шприц, ампулы… А… а тетради никакой не было. Только этот листок и ручка.
— Очень интересно…
Следователь прошёл на кухню.
— Подойдите сюда, капитан!..
Оперуполномоченный возник в дверном проёме почти сразу.
— Чай попить она тоже, «видимо, не успела»?..
— Она должна была клеву оставить! — прошипел Богомол. — Понимаешь? Я тебя лишь ради клевы посылал![31]
— Да ты сам глянь, — Кореец достал смятую ученическую тетрадку. — Вот! Почти всю тетрадь измарала. Она меня, вроде, и не слышала, то есть сразу как вольтанулась[32]. Только это и писала — я не успевал страницы переворачивать…
Он говорил что-то ещё, но Богомол уже не слушал.
Неужели — впервые в жизни! — придётся ложиться на дно, прятаться, тихариться, ждать у моря погоды? Не добив гадёныша, самому уподобиться ему?! И всё потому только, что этот гундосящий недоносок — бажбан, валет, бивень! — не сумел «уговорить» вмазанную хорошей дозой бабу написать пару заранее подготовленных строк?!!
Кривошеину отныне терять нечего, он теперь и цивильный не менее опасен будет. Если — не более! И на Трояна сейчас рассчитывать не приходится — неизвестно вообще, как он переживёт случившееся. Плюс гадёныш, который уже вскорости оклемается…
Да, это — вязало! Если не вилы!..[33]
Неожиданно зазвонил телефон. Колчин сделал знак Корейцу заглохнуть и молча поднёс трубку к уху.
— К вам — гость! — услышал он голос Кузьмина. — И мне очень не нравится его вывеска!
Не успел Богомол, так и не издавший ни звука, положить трубку — раздался звонок в дверь.