– Мне бы хотелось, чтобы во главе был Стивен, – вклинился Лафорт.
Местный барон коротко мотнул головой:
– Он мне нужен здесь. Те, что на вас напали… хотели напасть, сегодня стали поступать в наши лазареты да кладбища, – Булл усмехнулся. – В ближайшие дни подъедут их сюзерены, будем с ними разбираться. Займет неделю, пока Стивен освободится.
– Я готов подождать.
– Стивен произвел такое впечатление? – похоже, Новарту-старшему было приятно слышать хорошее о сыне.
– Он справился в сложной ситуации, – осторожно сказал Лафорт.
Ага, а еще он заверил, что больше не будет бить тебя кулаком в висок. Зато другие северные командиры такого не обещали. Тут не то что неделю, месяц подождешь.
– Хорошо, пусть будет так, – отец Стивена кивнул и встал, заканчивая встречу.
10
Мы покидали северную крепость уже в ином составе. К нам прибавился отряд из десятка человек, подчиненных Новарту. Кроме кинжалов, никакого оружия у них не было, и я не понимал, что это за люди, воины они или нет. Процессию дополнял также большой таран, из-за которого продвижение существенно замедлилось. На его фоне даже карета казалась быстроходной машиной.
Неторопливость, видно, настроила Верта на философский лад, и он, привычно поравнявшись со мной, негромко затянул незнакомую песню:
Солнце закрылось за темными тучами,
Мраком укрылась от неба земля,
Завтра раскроется мертвыми кучами,
Скатерть накроет для грифов она –
Война, война, война, война.
Здравствуй, родимая, долго не виделись,
Дай-ка налью тебе в кубок вина,
Миру с любовью не будет обители,
Люди хлебнут с нами лиха сполна,
Война, война, война, война!
Смерть, мародерство, кровь и насилие
Щедро прольются, не будет им дна.
Вдов да сиротушек болью осилим мы,
Ими пополнится наша казна,
Война, война, война, война!
Выиграем мы – и напишем историю:
Зло оправдаем, добро очерним,
Будем с тобою отныне героями,
Лик наш украсит на зависть святым
Нимб, нимб, нимб, нимб.
– Война – это грязь, – уверенно заявил Верт, и я невольно вздрогнул от неожиданного обращения ко мне. – Убийства, насилие, мародерство, болезни, страх – вот что такое война. Я этого повидал по самое горлышко. Если видишь вояк, гордящихся своим опытом, знай: это мерзавцы. Бренчат своими железками на груди, кичатся какой-то ерундой. Мы, мол, хорошие, а враги – злодеи. А ведь выиграй «враги» – и все бы поменялось. Эти идиоты стали бы злодеями, а «враги» бренчали б орденами.
Я уж и забыл, как мне надоели нотации Верта. Казалось, он специально подбирал темы, которые задевали меня, хотел вызвать во мне эмоции и насладиться ими. Так обычно подростки невольно выбирают своей жертвой ранимого сверстника, получая какое-то странное удовольствие от его неадекватной, на их взгляд, реакции. Вот уж не думал, что и мне придется стать таким подопытным. Неужто я настолько раним? Я мельком глянул на пару северян слева от меня и мрачно подумал, что на их фоне я, похоже, действительно, эмоциональный, ранимый юноша.
– А ты, парень, совсем меня не слушаешь, – оторвал меня от раздумий Верт. – А ведь я тут тебе такую правду говорю, которую ты в своей империи ни от кого не услышишь.
Мне пришлось изобразить на лице удивление, и Верт удовлетворенно пояснил:
– Да-да, вот у вас там все восхищаются мясорубкой, которую по недоразумению Священной войной зовут. Вот, мол, наши предки такие-растакие, а враги у них были такие-сякие. И старики важно рассказывают о своих геройствах. Ведь так, парень?
– Я в курсе о Священной войне, – ответил я, стараясь не вдаваться в подробности.
– И прекрасно, что в курсе. Только вот курс он разный бывает. Бывает такой, как в империи, а бывает правдивый.
– И у вас он, конечно, правдивый? – не удержался я. Вот сам же не хотел роли ранимого юнца и сам же не могу сдержаться.
– Конечно. Северяне, как ты знаешь, были тогда наемниками, и, что творили имперцы, они видели собственными глазами. У нас не принято лгать. Коль человек – свинья, так он прямо и скажет: да, убивал, насильничал и все такое прочее. А вот у имперцев иначе. Мне ветераны рассказывали о «геройствах» ваших вояк. Те сейчас говорят, что они были добровольцами, однако их призвали насильно. Они говорят о храбрости, но были трусами, которые без спирта и шага вперед сделать не могли. Они говорят о благородстве, а сами насиловали девушек направо и налево. Когда они «освобождали» город, семьи прятали своих молодух как могли, но мерзавцам все было нипочем: никто ведь не расскажет, а на родине можно сказать о благородстве, ага?