Этот процесс, то, что совершается каким-то непостижимым образом, через интуитивное действие, – есть ви́дение, потому что слово intueri по-латински означает «смотреть вглубь». Мы увидели нечто, чего никогда раньше не замечали. Но это не внешние черты, их мы видели и прежде; это то, что оставалось для нас невидимым: сияющий сквозь человека свет. Мы видели лампу незажженной, и вот она зажглась и засияла таким смыслом или такой тайной, что стала для нас вызовом. Она говорит нам: во мне есть что-то, что ты можешь раскрыть, что-то особенное, что-то неизреченное, что светит снова и снова, с чем, по словам Леви-Брюля[38], ты можешь войти в мистическое сопричастие, и это станет откровением приобщения, не просто внешним обменом опытом, но взаимным переплетением, которое ничто не сможет разрушить. В России говорят: «Встреча происходит раз и навсегда, потому что, встретившись однажды, невозможно забыть».
Я говорю не о забывчивости нашего ума, но о том, что такая встреча оставляет в нас отпечаток, меняет нас целиком. Есть реальность, которая окружает нас, которая находится за пределами того, что мы видим, за пределами того, что доступно нашему восприятию, но это и есть то, чего мы по-настоящему ищем. Можно сказать, что каждый из нас может вместить в себя всех нас, может являть собой всех нас, и может вмещать в себя хаос. Ницше говорит в одном из своих произведений, что «нужно носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду» [39].
Я думаю, нам чрезвычайно важно осознавать существование этого хаоса и его ценность. Обычно, когда мы говорим о хаосе, мы имеем в виду беспорядок. Мы говорим: «В моей комнате хаос», что значит «не заходи туда, потому что там везде разбросаны книги, белье и прочее», но здесь речь о другом. Хаос – то, о чем говорится в начале Книги Бытия. Хаос – это пространство, наполненное возможностями, которые еще не нашли своего выражения. Хаос таит в себе возможности, нужно только ими воспользоваться. Мы же обычно пытаемся сделать из хаоса порядок точно так же, как мы прибираем в ящиках или приводим в порядок нашу комнату, – и, поступая так, убиваем всякую возможность хаосу породить танцующую звезду.
Если вы когда-нибудь читали Бертольда Брехта, вы, наверное, помните его произведение «Рассказы господина Койнера» [40], где есть такой диалог: «Господин Койнер, когда вам кто-то нравится, когда вы любите кого-то, что вы делаете?» – «Я смотрю на него, я его изучаю». – «А потом?» – «Я составляю образ того, что будет ему на пользу». А потом г-н Койнер добавляет убийственную фразу, совершенно жестокую, неприемлемую фразу. На вопрос: «Помилуйте! Но что к чему тогда должно подойти: человек к образу или образ к человеку?» – он отвечает: «Конечно, человек к образу».
Именно так мы поступаем с хаосом, со всеми возможностями, которые несет в себе какая-то ситуация или человек и которых мы боимся, потому что никогда не знаем, что они принесут, и поэтому мы хотим их заморозить, упорядочить их, чтобы нам было проще. Так поступает государственная или любая другая система: она пытается организовать общество или человека, чтобы не было абсолютно никакого риска, что произойдет что-то непредвиденное и разрушит идеальную модель, которую я построил, я придумал и которой я дорожу.
А можно воспринимать хаос по-другому. И Бог относится к хаосу по-другому. Бог вызывает из хаоса все, что уже созрело и готово расцвести, или то, что могло бы расцвести в жизнь, могло бы измениться, чтобы достичь полноты. У Бога нет стремления создать порядок, Он стремится создать космос. Я уверен, что все дамы согласятся с моей этимологией слова «космос». У этого слова один корень со словом «косметика», которое означает «создание красоты». Когда девушка наносит румяна или другую раскраску, чтобы сделать свое лицо, как ей кажется, особенно красивым и привлекательным, она пытается сделать что-то связанное с созданием красоты. По отношению к космосу это значит вызвать из него всю гармонию, всю красоту, которую мы не можем увидеть заранее, – не наше представление о красоте, не наше предположение, какая это будет красота, но ту красоту, которая будет для нас откровением и которую этот космос способен породить. В этом процессе мы должны, так или иначе, говорить о реальности, мы должны найти способ выразить этот космос в его двойственности, между добром и злом, между светом и тьмой, между жизнью и смертью, между Богом и Его противником, между красотой и уродством – но мы никогда не сможем передать этого до конца. Когда древние авторы говорили об истине как о соответствии действительности и представления о ней, это было очень опасное утверждение, потому что нам грозит опасность начать проецировать наши понятия на реальность, которая намного сложнее, намного богаче, намного шире и в которой многое еще сокрыто от нас.