Брюнет осторожно обошел замок, пока не добрался до деревьев, росших около башенки. Здесь он приложил два пальца к губам и издал протяжный свист, после чего повалился на землю, стараясь, чтобы его не было видно среди густой травы. При этом его взор не отрывался от окон башенки, которые были темны, как и все остальные в этом доме.
Вдруг в одном из окон первого этажа башенки блеснул свет, но сейчас же потух. Молодой человек подошел к башенке. Окно, в котором до этого блеснул свет, открылось, к ногам молодого человека упала шелковая лестница, и он принялся взбираться по ней с ловкостью кошки.
Когда он поравнялся с открытым окном, оттуда протянулись две белоснежные руки и ласково втянули его в комнату, после чего лестница была вновь убрана обратно и окно закрылось.
— Ах, милый Анри, — пролепетал свежий голос, которому вложенная в него любовь придавала несравненную гармонию. — Ах, Анри, как поздно явились вы сегодня!
Товарищ Амори де Ноэ очутился в очаровательном гнездышке, именовавшемся молельней, но служившем в те времена будуаром. Алебастровая лампа излучала таинственный свет, освещая итальянские картины, флорентийскую бронзу, огромный восточный ковер и дубовую мебель двойной резьбы. В одно из этих дубовых кресел и села фея этого жилища, предусмотрительно убрав шелковую лестницу и закрыв окно. Молодой человек встал около нее на колени и взял ее руки в свои.
Это была женщина лет двадцати четырех, белокурая, словно мадонна Рафаэля, и белая, словно лилия, — северный цветок, пересаженный под пламенное южное небо, голубоглазый демон с иронической, насмешливой улыбкой нежных уст. Эту женщину звали Диана-Коризандра д'Андуэн, графиня де Граммон.
— Диана, дорогая моя Диана, — прошептал юноша, целуя белые надушенные руки графини. — Почему вы так сурово сдвигаете свои милые брови и так укоризненно смотрите на меня?
— Но подумай сам, Анри, — улыбаясь, ответила она, — ведь теперь уже почти два часа!
— Это — правда, любовь моя. Ноэ попадет от меня за это: он вечно заставляет меня дожидаться его.
— Ты вовсе не думаешь, Анри, о том, что теперь у нас июль месяц, когда в три часа делается уже совершенно светло, — продолжала молодая женщина, сопровождая свои слова нежным взглядом. — Ну подумай только, возлюбленный мой, ведь я погибну, если тебя встретят на заре в окрестностях Бомануара!.. Он убьет меня! — шепотом прибавила она. — Да и тебя он тоже не пощадит. Ведь если у него явится хоть малейшее подозрение, он не задумается убить тебя, хотя бы ты был тысячу раз принцем!
— Ты забываешь, Диана, что нам покровительствует божок всех влюбленных, — с улыбкой ответил Анри и продолжал, как бы подчиняясь внезапному приливу грусти: — Бедная Диана! Так ты не знаешь, что я пришел проститься с тобой по крайней мере на целый месяц?
— Проститься? Да ты с ума сошел, Анри!
— Увы, нет, дорогой друг мой, я уезжаю. Мать желает, чтобы я отправился в Париж ко французскому двору…
— О, не езди туда, Анри, не езди! — с ужасом воскликнула графиня. — Ведь ты — гугенот, мой дорогой принц, и с тобой там случится что-нибудь дурное!
— Глупенькая! — ответил Генрих Наваррский. — Не бойтесь, ведь я еду в Париж инкогнито. Зачем — этого я не знаю. Завтра королева-мать вручит мне запечатанное письмо с инструкциями, но вскрыть его я имею право лишь в Париже!
— Все это крайне странно, — с задумчивым видом сказала графиня. — Не может быть сомнений, что тут имеется какая-то политическая цель, которой мы и не подозреваем.
— Диана, красавица моя! — сказал принц. — Разрешите мне зажать вам рот поцелуем! Ведь в нашем распоряжении имеется всего какой-нибудь час, и жаль было бы потратить его на тщетные догадки!
— Ты прав! — сказала она, обвивая его руками. Час быстро пролетел; вскоре на горизонте появилась беловатая полоса рассвета, и Генрих Наваррский, подобно Ромео, расстающемуся с Джульеттой, сказал:
— Боже мой! Диана! Вот и день… Она снова обвила его руками, заставила в сотый раз повторить клятвы вечной любви и потом сказала:
— Слушай-ка, дорогой, ведь ты еще никогда не бывал в Париже?
— Как же! Восьмилетним мальчиком…
— Ну, это все равно как если бы ты и вовсе не был там! Париж полон соблазнами и всяческими ловушками, и тебе необходимо иметь там верного, преданного друга. Для этого я дам тебе письмо к горожанину, с женой которого мы воспитывались вместе на моей родине. Видишь ли, дорогой мой, маленькие люди часто бывают нужнее и полезнее, чем большие, а этот горожанин предан мне всей душой и пойдет за тебя на смерть, если будет знать, что я люблю тебя. А если ты порастрясешь свой кошелек, то он даст тебе и денег, но не под ростовщические проценты, а только из желания оказать услугу.