Тяжело вздохнув, она снова подошла к платяному шкафу и достала огромный серый свитер. Его она любила надевать, когда ей хотелось уюта и спокойствия. Раньше ей приходилось закатывать рукава свитера, теперь же они были как раз нужной длины и закрывали запястья. Чтобы как-то поднять себе настроение, она посмотрела на покрытые пылью баночки, в которых хранились ее украшения, и вздрогнула. На них уже не было пыли. И не только на них, но и на платяном шкафу. И на письменном столе, и на прикроватном столике, и на подоконнике.
Может быть, ночью мама тихонько пробралась в ее комнату и навела порядок? Странно, однако, все это, но очень мило с ее стороны.
– Тук-тук! – раздался из коридора мамин голос, и Энджи вздрогнула от неожиданности.
Она снова запрыгнула в постель. Ей не хотелось, чтобы ее застали стоящей перед шкафом в одном нижнем белье.
– Заходи, мама! – крикнула она.
Мама открыла дверь ногой. В руках она держала поднос, на котором стояла тарелка с горячими, что называется с пылу с жару, оладьями. Вот это да – оладьи в постель! Так ее еще никогда не баловали. Энджи за ночь успела смертельно проголодаться, хотя вчера за ужином съела половину приготовленных мамой макарон с сыром.
– Только не подумай, что я буду делать это каждый день, – сказала мама, усмехнувшись. – Ну разве что семь раз в неделю, не чаще.
Она не могла оторвать глаз от лица Энджи. Смотрела так, словно, увидев дочь, испытала огромное облегчение, потому что боялась, что ночью та снова может исчезнуть.
– Спасибо, мама. Это просто замечательно, только я думаю, что тебе не нужно было так с утра напрягаться.
– Что за ерунда! Конечно нужно было, – не согласилась мама.
Сев на край кровати, она поставила поднос на ноги Энджи, а потом поправила подушки за ее спиной.
– Так ты меня избалуешь. Знаешь, ведь к хорошему быстро привыкают.
– Я так не думаю, – засмеялась мама, погладив ее по волосам. – Можно я расчешу твои волосы? Они у тебя такие длинные!
– Мне, наверное, нужно как можно быстрее подстричься, – сказала Энджи. – Я больше люблю короткую стрижку.
Она понимала, что, даже не смотрясь в зеркало, невозможно не замечать эти непривычно длинные шелковистые пряди, закрывавшие плечи. И каждый раз она начинала думать о том, что стерлось из ее памяти. Как она мыла голову, как расчесывала свои волосы? А эти вопросы, в свою очередь, рождали новые. Ей хотелось узнать, где она спала, что ела, кто готовил ей еду. Интересно, этот кто-то сейчас скучает без нее или нет? Уф! Столько всего странного и непонятного. Лучше вообще об этом не думать.
Она обильно полила кленовым сиропом четыре пышных, сложенных одна на другую оладьи, и наблюдала за тем, как сироп стекает с этой кручи, образуя на тарелке лужицу янтарного цвета.
«Интересно, почему замолчала мама?» – подумала Энджи и, подняв голову, снова посмотрела на нее. На лице у матери застыло выражение спокойной печали.
– Мне жаль, что ты не чувствуешь себя самой собою. Может быть, как только ты вернешься в школу или снова возьмешь в руки свою гитару – я уверена, что мисс Мэнда будет просто счастлива… – Она замолчала, не закончив фразу.
Энджи пожала плечами.
– Прости меня, – снова сказала мама. – Я хочу тебе помочь, но у меня, похоже, ничего не получается. Дорогая, а кем ты себя ощущаешь?
– Все очень странно и необычно, – сказала Энджи, отделив вилкой большой кусок оладьи. – Внутри я осталась прежней, такой, какой ушла в поход. Но моя одежда теперь мне мала, мои волосы почему-то стали длинными, и, когда я подхожу к зеркалу, мне кажется, что я вижу призрак той Энджи, в которую превращусь, когда повзрослею. Это меня пугает.
Она запихнула в рот весь кусок, с которого стекал сироп, и, прожевав, проглотила его. На губах остался сладкий привкус. Она вздохнула.
– Я не знаю. Скажи мне, кого ты видишь?
– Я вижу свою дочь, – сказала мама, взяв ее за руку. – Милую, прелестную девочку, которая скоро станет девушкой, – добавила она.
Погладив пальцы Энджи, она заметила серебряное кольцо.
– Красивое, – сказала она. – Я его не помню. По-моему, раньше у тебя его… не было.
Энджи тоже не знала, откуда оно у нее появилось, но почему-то решила, что не стоит об этом говорить матери.
– Конечно было. Я ношу его уже довольно долго, – сказала она. Вышла этакая полуправда-полуложь.