Разумеется, у него были женщины, серия идеальных взаимоотношений – секс без чувств, страсть без обязательств, смех без слез, отмененные свидания без сожаления.
Марк сделал свой выбор, выстроил свои планы, и до сих пор это было легко. Конечно, это включало и бессонные ночи, и усталость. И всегда – целеустремленность и решимость.
Но этого Марк и ожидал, планировал это.
Марк не запланировал лишь Уинтер Карлайл. Он даже не представлял, что его могут охватить такие чувства. Тревоги обрушивались на его разум, но все эти ракеты перехватывались и уничтожались в воздухе воспоминаниями о Уинтер. Она уже стала частью его, быстро и уверенно нашла себе дом в его сердце и в его разуме.
А как же его планы?
Марк взглянул в фиалковые глаза, испуганные, обиженные и смущенные его резкостью. Он дотронулся до щеки девушки и тихо прошептал:
– Я соскучился по тебе.
– Я тоже по тебе соскучилась, – негромко пробормотала Уинтер, но смущение и неуверенность не отпускали ее. Она немного отступила. – Есть хочешь?
– Я хочу тебя, – улыбнулся Марк, пытаясь ее подбодрить.
– После твоего звонка я прошлась по магазинам.
Это оказалось так увлекательно – купить для Марка продукты в торгующих деликатесами магазинах Брентвуда и Санта-Моники, а потом накрыть маленький кухонный стол, поставив на него розовато-лиловые фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы для шампанского и вазу с маргаритками, и приготовить блюдо копченой лососины, нарезанные ломтиками груши и яблоки, и сыр, и икру. Так увлекательно, но сейчас…
– Ты сказал, что не успел поесть.
– Уинтер… – Губы Марка нашли ее губы, доказывая, как он изголодался по ней, извиняясь. Она не виновата, что перевернула его мир вверх дном. Он повторил: – Я соскучился по тебе.
Уинтер нежно дотронулась до темных кругов у него под глазами. Ее уверенность несколько восстановилась после его поцелуя, и она тихо прошептала:
– Но ведь ты все равно хочешь есть.
– Может быть. – Да, он умирал с голоду, но если бы мог утолить только один голод, он выбрал бы ее.
– У нас с тобой розовая еда, – пошутила она, держа бутылку охлажденного шампанского. – Сыр, крекеры, лососина, груши, копченые устрицы…
– Думаешь, нам понадобятся устрицы? – Марк протянул к ней руки. Она уходила за шампанским, и он уже успел по ней соскучиться.
– Нет, устрицы нам не понадобятся. – Уинтер прижалась к нему и поцеловала в край подбородка. Она могла простоять так вечность, плененная его силой, но…
Мысль о его словах, таящих предостережение, не оставляла девушку. Уинтер хотела, чтобы Марк знал, что она уже поняла, насколько он предан медицине. Она поняла это в тот самый миг, когда увидела его в кампусе, погруженного в занятия, с тихой улыбкой на красивом лице. Она уважала его преданность, восхищалась ею и завидовала его явной радости.
– Ты всегда знал, что будешь врачом? – отстранясь, спросила она и села за стол, делая Марку знак присоединиться.
– Нет. – Марк помолчал и серьезно добавил: – На самом деле большую часть своей жизни я провел в твердой уверенности, что врачом я не буду.
– Правда? Мне показалось, что ты старше, чем обычно бывают студенты-третьекурсники.
– Так и есть. Мне двадцать девять. А тебе? Немного старше обычных выпускников колледжа?
– На год. В январе мне будет двадцать четыре.
Марк ждал, что Уинтер расскажет ему о пропущенном годе, но она промолчала. Поймав серьезный взгляд ее глаз, он вдруг понял, что она уже говорила ему.
– Ты пропустила год из-за несчастья с Эллисон, да? – спросил Марк.
– С ней это случилось в сентябре, как раз перед началом осеннего семестра. Эллисон вышла из комы в середине октября. Наверное, я тоже была в коме, потому что вдруг обнаружила, что последние полтора месяца провела не в колледже, а в больнице.
Марк удивился тому, что Уинтер не сказала просто: «Я отстала, потому что Эллисон – моя лучшая подруга и ей была нужна моя помощь, чтобы снова научиться читать, писать, ходить, говорить и создавать новые воспоминания».
– Ты пропустила год, чтобы помочь Эллисон, – тихо сказал Марк.
– Наверное. – Уинтер задумчиво подняла голову. – Мы говорили о том, почему ты настолько старше.
Марк прикидывал, до какой степени подробно стоит рассказывать. Обычная версия его нестандартного пути в медицинскую школу была короткой и лишенной эмоций, хронологическая схема, сдобренная юмором, касающимся его очевидной нерешительности, и свободная от сомнений. Марк решил рассказать Уинтер правду. Когда-нибудь – в тот день, когда он попрощается с ней? – ей это будет необходимо, чтобы понять.
– Мой отец преуспевающий – да что говорить, известный кардиохирург. Я родился, когда он проходил практику в Сан-Франциско, живя там при больнице. Когда мне исполнилось шесть лет, у меня были две младшие сестренки, очень несчастная мать и отсутствующий отец.
– О… – тихо прошептала Уинтер. «Очень несчастная мать. Отсутствующий отец. Как и у меня, Марк».
«Что я сказал, что так тебя расстроило?» – подумал Марк и подождал. Но Уинтер молчала, и он продолжил:
– Мой отец заработал славу и богатство, чиня сердца, но только не дома, где он их разбивал. К тому времени как он утвердился и мог уделять время и нам, его брак распался, а дети оказались злыми и растерянными маленькими чужаками. – Марк позволил давним чувствам соединиться со словами. – Дома была настоящая война, сражение между матерью, которая была добром, и отцом и медициной, которые были злом.
Марк вздохнул, вспоминая, как все это виделось бесхитростным, обиженным юным глазам.
– Я окончил Беркли со степенью по коммерческому делу и стал работать брокером на компанию «Меррилл Линч» на бирже в Сан-Франциско. Это было прибыльно, легко, приятно и…
– Ты не был собой.
Марк кивнул, поразившись, что она поняла. Обычно, когда он рассказывал историю своего путешествия от акций и облигаций до владений Гиппократа, реакцией было непонимание, смешанное с ужасом. «Но… но… мне казалось, что со всеми этими группами одного диагноза и организациями медицинского обеспечения и страховками на случай небрежности врача медицина перестала быть такой… э… привлекательной. Разве вы не могли… разве по-настоящему удачливые брокеры не зарабатывают миллионы долларов?»
– Я не был собой, – мягко согласился Марк. – Я вернулся в Беркли, прошел заранее выбранные курсы и теперь получаю «Нью-Инглэнд джорнал» вместо «Уолл-стрит джорнал».
– И врачом ты чувствуешь себя на своем месте? – Уинтер уже знала ответ.
– Да. – Марк взял девушку за руку и, переплетя свои пальцы с ее, негромко продолжал: – Мне только нужно очень постараться, чтобы не… – Он остановился, подыскивая слова.
– Чтобы не повторить ошибку своего отца?
– Чтобы не поставить себя в положение, когда я могу причинить боль человеку, который мне дорог. Мой отец действительно совершил ошибку, подвергнув испытаниям молодую семью и ранив чувства своих детей, но не в его власти было повлиять на продолжительность своего отсутствия. У врача, особенно во время практики, когда ты и работаешь, и живешь при больнице, вся жизнь подчинена прихотям болезней. Как сегодня, когда я уже собирался уходить, чтобы повести тебя в Вествуд на ужин при свечах, в отделение первой помощи доставили трех человек, попавших в автомобильную катастрофу на шоссе Сан-Диего. Другая бригада травматологов оперировала человека с огнестрельным ранением, поэтому…
– Тебе пришлось остаться. Ты был нужен.
– Да. – «Я хотел остаться. Я хотел помочь».
Но было кое-что еще, от чего голос Марка сделался таким резким, когда он увидел Уинтер. Впервые Марк почувствовал, что разрывается надвое. Он хотел остаться и хотел уехать, чтобы быть с ней.
Эти четыре часа он провел с двенадцатилетним мальчиком, самым юным из пострадавших. У него был серьезный перелом бедра. Марк находился рядом с ним в отделении первой помощи, в радиологическом отделении, где ему срочно делали артериограмму, не оставлял мальчика до тех пор, пока им не занялся хирург-ортопед. Он не просто присматривал за ребенком – потеря крови уже была значительной, и из-за сломанной кости бедра возникла угроза жировой эмболии легких. Марк внимательно наблюдал за мальчиком, постоянно проверяя пульс, кровяное давление, частоту дыхания, уровень сознания. Но было еще кое-что, не поддающееся измерению и тем не менее нуждавшееся в постоянном контроле, – страх раненого ребенка. «Я буду жить? А что с моей мамой? Почему мне к ней нельзя? Почему так больно?»