– Довольно! – неожиданно заявил Сильверстоун. – Этого вполне достаточно, чтобы сделать весьма четкие выводы. Хотите послушать?
– Разумеется.
– Вы возносите свою возлюбленную на пьедестал, делаете из нее богиню. Напрасно! Ваше отношение к ней чем-то напоминает отношение монаха-аскета к Божьей Матери. Все ваши образы – это создания вашей поэтической фантазии, которые не имеют отношения к живой и реальной женщине.
– Но позвольте, ведь я описывал вполне конкретные детали…
– Извините, но я еще не закончил. Эти конкретные детали не являются свидетельством вашего откровенного чувственного желания. Оно существует, но где-то подспудно. Вы его стыдитесь, а потому постоянно все поэтизируете. Стоило вам мысленно представить себе груди возлюбленной, как вы тут же этого застеснялись и устремились наверх, к ее губам. Я уверен, что окажись на этой кушетке ваш соперник – лейтенант Фихтер – я услышал бы от него эротические описания обнаженных грудей, раздвинутых ног и пышного зада. Он любит земную женщину, вы – созданный вами образ. Он воображал бы себе фрейлейн Лукач стонущей от страсти, вам же хочется представлять ее вздыхающей от неземной грусти. Поэтому ему легче утешиться, найдя другую, не менее красивую женщину. Один объект чувственной страсти несложно заменить другим, но вас это не устроит – идеальные любовные образы уникальны и не допускают подобной замены.
– Получается, что мое чувство любви неизлечимо? – Вульф был искренне заинтересован рассуждениями англичанина, а сравнение с грубым и чувственным соперником ему даже польстило.
– Отнюдь, – покачал головой Сильверстоун. – Неизлечимы лишь те, кого я назвал бы «альбиносами в любви», – то есть люди, способные всю жизнь любить только одну женщину. В обществе они встречаются так же редко, как альбиносы – в природе. А вам бы я посоветовал иное – приземлить свой идеальный образ и сбросить богиню с пьедестала. Вспомните, разве вы никогда не испытывали разочарования при виде портретов знаменитых возлюбленных великих поэтов или писателей? Лаура Петрарки была не слишком хороша собой, да и Беатриче Данте понравилась бы далеко не каждому из его современников…
«А „Прекрасная Дама“ Блока круглолица, большеноса и несколько простовата, – дополнил про себя Вульф, вспомнив фотографию Любови Дмитриевны Менделеевой. – И это даже хорошо, что его книга вышла без портрета той, которой была посвящена…»
– …Поэтому не стоит уподобляться поэтам, создающим «прекрасных дам» и «богинь» из самых заурядных женщин. Богини требуют вечной и беззаветной любви, но земные женщины заслуживают земных чувств, которые вполне могут меняться. Как это ни печально, а женщины стареют, болеют, надоедают… Они могут дурно выглядеть или даже дурно пахнуть. В конце концов, перед вечностью все мы – тлен и прах. Влюбляться в женщин можно и нужно – это придает жизни необходимую пикантность и остроту, но не стоит жертвовать ради них тем, чем можно пожертвовать только ради вечности.
– Что вы имеете в виду?
– Лишь слава и власть не подвержены тлену и никогда не надоедают.
– Но даже обладая и тем и другим, можно всю жизнь оставаться одиноким! – живо возразил Вульф.
– Так вот что вас заботит! Источник вашей любви – одиночество?
– Наверное, да. Но не среди людей, а перед грозным ликом Вселенной!
Услышав эту пышную фразу, англичанин тонко улыбнулся.
– Человечество придумало немало способов избавиться от вселенской тоски. Путешествия, карнавалы, войны, интриги, вино, игры… Кстати, если вы в меру азартны, то почему бы вам не отправиться на скачки или в казино? Уверен, что в течение нескольких часов вам гарантировано полное забвение любовных страстей.
– В самом деле? Вероятно, я воспользуюсь вашим советом.
Вульф собрался уходить, и доктор Сильверстоун проводил его до дверей.
– Кстати, – заметил он, когда они уже обменивались прощальным рукопожатием, – вы не знаете, как продвигается дело о расследовании убийства той несчастной молодой дамы? Кажется, его ведет некий комиссар Вондрачек? Я вспомнил об этом потому, что прочитал в газетах о самоубийстве ее бывшего импресарио – господина Ласло Фальвы.
– В самом деле? – рассеянно удивился Вульф. – Фальва мертв? В таком случае, вам известно больше, чем мне. Когда я последний раз виделся с господином Вондрачеком, он подозревал того таинственного господина, который был изображен на рисунке. До свидания, доктор, и большое спасибо за сеанс.
– Был рад оказаться вам полезен, – вежливо улыбнулся англичанин.
– О, комиссар, это вы? – удивился Вульф, оглядываясь на Вондрачека, хлопнувшего его по плечу. – Знаете, есть такая русская поговорка – «Легок на помине»…
– Да? Ну-ка присядем, и вы мне расскажете, с кем это вы меня поминали.
– Упоминали, – усмехнулся Вульф, – поминают по иному, весьма печальному поводу.
Повинуясь приглашающему жесту комиссара, он присел за столик летнего кафе, расположенного напротив подъезда того дома, из которого только что вышел. Увидев, что перед Вондрачеком стоит бокал светлого пива, Вульф сделал знак кельнеру принести ему то же самое.
– Итак? – Комиссар раскурил сигару и вопросительно уставился на Вульфа.
– Ну, если вас это интересует, то я был в гостях у доктора Сильверстоуна. Он англичанин, ученик Фрейда и мой хороший знакомый.
– И живет в этом доме?
– Совершенно верно, на третьем этаже.
– Любопытно.
– Что это вы на меня смотрите таким испытующим взором? – отпив глоток принесенного пива, поинтересовался Вульф. – Кстати, а как продвигается ваше расследование убийства фрейлейн Тымковец?
– По моим данным, фрейлейн Тымковец неоднократно бывала в том же доме, что и вы.
– Я знаю, – кивнул Сергей. – Однажды я даже столкнулся с ней в дверях подъезда, хотя понял, что это она, позднее, когда увидел ее на фотографии вместе с фрейлейн Лукач.
– А что же вы мне об этом раньше не сказали?
– Я не был уверен, что это именно она.
– И вы, разумеется, не знаете, к кому она шла?
– Нет. Правда, сначала я подумал, что это одна из пациенток доктора Сильверстоуна, но поскольку он заявил, что это не так, то у меня не было оснований ему не верить.
– Напрасно, – неожиданно заявил Вондрачек. – А вот я не доверяю ни психоанализу, ни психоаналитикам.
– Почему?
– Да потому, что это лучшее средство шпионажа, особенно если среди пациентов имеются не только молодые дамы, но и старшие офицеры.
Вульф так удивился, что даже отставил бокал пива.
– Что-то я вас не понимаю…
– Это потому, что вы, вероятно, уже давно не читали газет, – пояснил комиссар. – А в них сообщалось об аресте одного гусарского офицера – майора Шмидта, который подозревается в шпионаже в пользу России. Сейчас этим делом занимается контрразведка, точнее сказать, полковник Фихтер. Кстати, этот майор является сослуживцем его племянника – небезызвестного вам лейтенанта Фихтера.
– Ну и что?
– А то, что майор Шмидт проживал в том же подъезде, который вы только что покинули, но на втором этаже.
– О Боже, уж не подозреваете ли вы, что я сообщник этого майора, поскольку сам из России и посещал этот злополучный дом?
– Нет, я бы не торопился с таким выводом, – задумчиво заявил Вондрачек, – хотя в полиции имеются сведения о вашей недавней встрече с одним из русских политических эмигрантов, неким господином Рудневым.
– Вот как! – Вульф побледнел. – За мной следят?
– Нет, в данном случае следили за Рудневым, но я бы посоветовал вам более не якшаться с этим господином. После событий в Сараеве все граждане Российской империи, находящиеся на территории Австро-Венгрии, могут вызывать подозрения. Вы еще не собираетесь возвращаться на родину?