– Вы о чем-то жалеете, господин Вульф?
– Причина вам известна… я уезжаю и никогда больше не увижусь с Эмилией!
– Ну, зачем же так мрачно… Вы еще молоды, а любая война рано или поздно кончается. Счастливого пути, господин литератор!
– Прощайте, господин комиссар!
– Но здесь кровавое пятно! – испуганно воскликнула Эмилия, едва развернув письмо, которое ей вручил лейтенант Фихтер.
Минуту назад горничная проводила его в гостиную актрисы, и теперь он украдкой рассматривал обстановку, покусывая губы, теребя усы и находясь в состоянии странного возбуждения, вызванного стремительными событиями этого удивительного дня. Ему вдруг вспомнилось число, которое выпало перед тем, как он покинул казино, – 28. Роковое число для Вульфа, вынужденного оставить Вену, роковое число для лейтенанта, которому вскоре предстоит отправка на фронт… Неужели такую удивительную женщину, как Эмилия, не возбуждает магия тех роковых событий, которые уже были и которые еще будут?
– Вы дрались на дуэли?
– Да, но можете не беспокоиться. Господин Вульф жив и здоров, хотя в данный момент уже покинул город. Моя пуля лишь слегка оцарапала его голову…
– Вы хотели его убить?
Лейтенант смущенно закашлялся. Какой, черт подери, неудобный вопрос…
– Отвечайте! – топнула ногой актриса. – Вы хотели его убить из-за меня?
– Да, но теперь очень рад, что промахнулся…
– Но почему он покинул Вену, не простившись со мной?
– Потому, что Россия покровительствует сербам и теперь, после объявления войны Белграду, все русские автоматически становятся нашими врагами.
Эмилия задумалась. Лейтенант смотрел на ее прекрасное лицо, боясь задать тот вопрос, ради которого он и взялся передать письмо Вульфа. Наконец, не выдержав томительной паузы, он решился.
– Вы любили его?
Ответом был сердито блеснувший взор.
– Какое вам до этого дело!
Фихтер содрогнулся от этого холодного тона, но отступать было поздно.
– Я люблю вас! Неужели вы этого не понимаете, Эмилия! Я схожу с ума и ради вас готов стреляться на дуэлях хоть каждый день. Я скоро еду на фронт, и возможно, что это наша последняя встреча…
– Но чего же вы от меня хотите?
– Умоляю, станьте моей женой!
29 июля австрийская авиация подвергла бомбардировке столицу Сербии Белград. Дальнейшие события надвигались со скоростью катящейся горной лавины, а потому все жалкие попытки воспрепятствовать началу общеевропейской войны немедленно сметались безумным приступом ненависти и патриотизма, охватившим как правителей, так и народы.
Сначала Николай II согласился на всеобщую мобилизацию, но, получив письмо от кайзера и не желая провоцировать Германию, отменил ее. Не прошло и суток, как он вновь, крайне неохотно, вынужден был вернуться к первому решению. В этом сказались долгие и упорные уговоры министра иностранных дел Сазонова и начальника Генерального штаба генерала Янушкевича, сумевших убедить Николая в неизбежности войны с Германией.
Немецкие военные тоже пребывали в состоянии повышенного возбуждения – начальник Генштаба генерал Мольтке настаивал на необходимости мобилизации. Их пыл не охладило даже заявление министра иностранных дел Великобритании Эдварда Грея, сделанное 29 июля. Он заявил, что в случае участия в войне Франции и Германии его страна не сможет остаться в стороне. Это заявление означало для Германии угрозу войны на два фронта, а потому германский канцлер Бетманн Хольвег предпринял отчаянную попытку локализовать конфликт. 30 июля он потребовал от Вены начать консультации с Санкт-Петербургом и уговорил кайзера Вильгельма послать личную телеграмму русскому царю, призывая его воздержаться от мобилизации.
Однако этот призыв скорее напоминал ультиматум: Германия потребовала от России отмены всеобщей мобилизации не позднее 12 часов дня 1 августа.
1 августа в восьмом часу вечера германский посол Пуртолес явился к русскому министру иностранных дел Сазонову, чтобы трижды задать ему один-единственный вопрос: «Намерено ли русское правительство дать удовлетворительный ответ на германские требования?» Сазонов трижды отвечал отрицательно, и тогда посол дрожащими руками протянул ему ноту, извещавшую об объявлении войны, после чего отошел к окну, схватился за голову и заплакал. Зато восторгу группы русских социал-демократов, возглавляемых Лениным, не было предела…
Теперь немцам нужно было как можно быстрее разгромить Францию, чтобы потом перебросить свои дивизии на восточный фронт. Французы, дожидаясь широкомасштабного вступления в войну русского союзника, всячески стремились оттянуть начало боевых действий и даже отвели свои войска на 10 километров от границы. Это не помогло – немцы заявили о мифической бомбардировке французскими летчиками окрестностей Нюрнберга, после чего 3 августа объявили войну Франции.
Но на франко-германской границе была выстроена мощная оборонительная линия Мажино. Чтобы обойти ее, германские войска вторглись на территорию нейтральной Бельгии. Это стало предлогом для Великобритании, которая являлась гарантом неприкосновенности бельгийских границ. Вильгельм II получил ультимативное требование Лондона – соблюдать нейтралитет Бельгии. 4 августа английский кабинет министров, собравшись на вечернее заседание, ждал ответа Берлина. После того как часы Биг-Бена пробили одиннадцать вечера, в Германию полетела телеграмма: «Правительство Ее Величества считает, что между обеими странами существует состояние войны».
Европу поразил всплеск восторженного патриотизма. Военные эшелоны всех втянутых в войну стран везли к границам ликующих новобранцев, надеявшихся вернуться домой к Рождеству. Обстановка радостного ожидания, мечты о лучшем, более справедливом мире, требования «наказать агрессоров» – как быстро развеялись все эти иллюзии в грязных и кровавых окопах!
А в это время в Мариенбаде под пером маэстро Кальмана рождалась бессмертная мелодия лучшей в мире оперетты: «Красотки, красотки, красотки кабаре…»
Часть II.
Еврейский пароход
…И на жуткий вопрос, встающий перед обычным сознанием души в примитивной форме: увижу ли я после смерти тех, кого я знал в чувственной жизни как связанных со мной? – действительное исследование… должно ответить решительным «да».
Глава 1.
Встреча с молодостью
19 июня 1940 года в Компьенском лесу под Парижем раздавался глухой грохот отбойных молотков. Немецкие саперы разрушали стены музея, в котором хранился спальный вагон французского маршала Фоша. Вагон был историческим – именно в нем 11 ноября 1918 года представители Германии подписали перемирие на условиях полной капитуляции. Теперь, спустя почти 22 года, немцы хотели подвергнуть французов такому же унижению. Именно для этого саперы вытащили вагон из полуразрушенного музея и прикатили его на то же самое место – в центр небольшой овальной лесной поляны, – где он стоял утром 11 ноября, в день окончания Первой мировой войны. Ныне центр этой поляны отмечал массивный, но невысокий – всего метр над землей – гранитный блок, на котором крупными буквами была выгравирована надпись по-французски: «Здесь 11 ноября 1918 года была сломлена преступная гордыня Германской империи, побежденной свободными народами, которых она пыталась поработить».
В это же время неподалеку от поляны другие саперы трудились над тем, чтобы задрапировать красно-черными нацистскими флагами со свастикой монумент, воздвигнутый в честь освобождения Эльзаса и Лотарингии. Особенно тщательно они маскировали изображение на монументе – грозный меч Антанты, пронзающий жалкого германского орла империи Гогенцоллернов.
Момент подписания капитуляции Франции пришелся на 21 июня 1940 года – прекраснейший летний день, когда жаркие лучи солнца нагревали обильные кроны величественных вязов, дубов и кипарисов, оттенявших лесные дорожки, ведущие к исторической поляне. В 3 часа 15 минут из мощного «мерседеса», остановившегося в двустах метрах от монумента, вышел бывший венский художник Адольф Гитлер, затянутый в новенький нацистский мундир. Следом подкатил целый кортеж машин, из которых вылезли Геринг, Геббельс, Гесс, Риббентроп и другие вожди рейха – каждый в своем собственном, отличном от других мундире, но все одинаково напыщенные и торжествующие.