Тала-тала – вообще очки, но в данном случае пироскоп. Пироскоп (оптический пирометр) – это прибор для измерения температуры, основанный на следующем принципе: все черные тела, доведенные до накала, принимают цвет, соответствующий данной температуре. В окуляр прибора помещена проволока, соединяющаяся с прибором и затем с электрической батареей. Если сквозь проволоку пропускать ток большего или меньшего напряжения, то она в зависимости от степени накала (т. е. температуры) будет принимать разные оттенки: красного или желтого. Прибор стандартизирован по раскаленным веществам известной температуры.
Мне достаточно было визировать лаву в окуляр и, включив электрическую батарею, изменять напряжение до тех пор, пока цвет проволоки не сольется с цветом лавы. Проделанный таким способом ряд измерений показал среднюю температуру 1030°С для самых горячих частиц раскаленной массы.
Вечер разогнал любопытных, а на следующий день лавовый поток перерезал дорогу.
Я хотел подойти поближе к кратерам. Западный центр деятельности, гораздо менее опасный взрывами, чем восточный, казался более доступным для наблюдения.
Выйдя из лагеря на заре, мы обошли Румоку с севера и пошли в направлении, откуда доносился могучий рев. Не говорил ли Наполеон, что нужно всегда «идти навстречу пушкам?»
– Не боишься, Пайя, идти к огненной горе?
– Когда шетани (дьяволы) просыпаются, здешние жители в чащу больше не ходят,– сказал Пайя.
– Чего ты там наслушался?– Да вот они говорят: дьяволы просыпаются, потому что нечестивые люди не приносят жертву, разгневанные дьяволы бросают в них огненные камни. Тогда люди приносят овечку. Когда же дьяволы очень-очень сердятся, тогда им приносят корову.
– Удобный случай набить животы! – заметил я. – Да нет, бвана, овечку живую бросают в лаву. Несколько минут идем молча, потом Пайя опять вступает в разговор.
– Они говорят: иногда одной жертвы мало, значит, тут уже другая причина, почему шетани сердятся.
– Что же это такое?
– Великий старый вождь давно умер и теперь заболел на том свете; все прыгает, все вертится на постели – ай-й-й! И земля открывается!
– И значит, нужна еще жертва?
– Да, бвана. Жертвы не всегда помогают, но хуже от этого не становится!
И смеется, показывая белые зубы...
Мы очень медленно двигались по почве, состоящей из старой, окаменевшей лавы, полной трещин и ям, скрытых кустами. Целый день был потрачен на сражение с колючими джунглями. Во второй половине дня мы вышли к фронту – внушительной стене шлака, нагроможденного почти до 10-метровой высоты. Лава поступала очень медленно, почти незаметно для глаз. Только непрестанное падение крупных кусков шлака свидетельствовало о неослабевавшем напоре и движении.
Горячая рокочущая стена, от которой непрерывно отделялись клубы пара и серого дыма, преградила доступ к вулкану. Приходилось, увы, бить отбой.
В лагере баранье рагу, приготовленное в наше отсутствие Каньепалой, несколько утешило нас.
На следующий день мы опять пошли вперед, к сожалению, опять без проводника. Но я все-таки был доволен, потому что получил из Букаву киноаппарат, и мне не терпелось снять наиболее эффектные моменты грозного явления.
Принесший камеру худой и гибкий неустрашимый Варега согласился нам сопутствовать. Оставив Каньепалу, как обычно, сторожить лагерь, мы втроем пошли в далекий обход. Я рассчитывал достигнуть активных жерл, пройдя у подножия горы Шове – погасшего шлакового конуса, находившегося, как мне казалось, вблизи нашей цели.
Чрезвычайно тонкая пыль, выбрасываемая на большую высоту восточным кратером, вызывала конденсацию водяных паров воздуха, всегда очень обильных в тропиках; кроме того, непрерывно образующиеся огромные черные тучи обрушивались на нас ливнем. Не успели мы выйти, как уже промокли насквозь. Пошли по компасу сквозь мокрые джунгли. Иногда хорошо утоптанная слоновая тропа позволяла быстро пройти большой отрезок, но затем она или уклонялась в сторону от нужного направления, или разветвлялась и терялась. Опять в ход пускались мачете, срубались кусты ежевики, лианы, переплетение ветвей упавших деревьев. Шаг за шагом, час за часом ножи прокладывали дорогу, узкую и трудную, где приходилось протискиваться гуськом, шагая через стволы и спотыкаясь о куски базальта. Разнородные колючки кололи и до крови раздирали лицо и руки.
Во враждебных, пронизанных дождем джунглях мы шли медленно, в полном молчании; кругозор, замкнутый завесой из лиан и листвы, ограничивался всего несколькими метрами.
Вода струится по голове и лицу, и я завидую Вареге и Пайе, с которых вода не стекает, а собирается в копнах волос; когда ее набирается слишком много, они ее стряхивают.
Время идет. Чаща, чаща и дождь... Мы в пути с рассвета, вот и полдень, а мы еще никуда не пришли.
Внезапно лес кончился, и открылся серый свод низких туч. Мы почти уперлись в огромный каменистый обрыв – край мощного потока лавы.
Над нами возвышается коричневый барьер высотой с трехэтажный дом. Шлаковая щебенка с нежным позвякиванием фарфоровых черепков скатывается вниз с гигантского нагромождения. Капли дождя, падая на раскаленную массу, образуют теплый туман. Этот туман, питаемый непрекращающимся дождем, еще усиливает парную экваториальную духоту, какая бывает в разгар дождливого сезона.
Слева, как мне показалось очень близко, доносятся резкие выстрелы. Жерла извержения! К выстрелам время от времени примешивались какие-то неприятные свистящие звуки; их, очевидно, издавали выделявшиеся под давлением газы. Кусок шлаковой поверхности отвалился, и дьявольская масса шлепнулась, распласталась.
Осторожно идем вдоль высокой лавовой стены, поднимаясь к ее истокам.
Здесь лава поглотила лес, убрав с дороги цепкие препятствия, так сильно нас тормозившие. Больше нечего прорубать, надо только следить, куда ставишь ногу, чтобы не споткнуться об упавший ствол или камень. Несколько минут более быстрой, хотя и осторожной ходьбы, и мы вдруг оказались перед неописуемым хаосом, загромождавшим дорогу: три подломанных лавой дерева упали, перепутавшись кронами. Я попытался обойти их слева, но остановила глубокая естественная канава (частое явление в старых лавах), заросшая колючими кустами ежевики. Направо – пышущая жаром стена. Оставалось только пробиваться прямо.
– Ну, ребята, вперед!
Варега принялся прорубать проход сквозь сплетение ветвей, а я тем временем вынул из футляра киноаппарат и стал снимать пятно кроваво-красной магмы, обнажившейся благодаря обвалу среди груды шлака. И хотя это был мой первый опыт киносъемки, яркость горящей красноты соблазняла попробовать цветную пленку.
Я снимал всего несколько секунд, когда в видоискатель увидел, что раскаленный очаг начал вздуваться (вероятно, под новым наплывом лавы). Вдруг он вытолкнул «протуберанец», вытянувшийся в язык огненно-вязкой лавы. Язык все вздувался, удлинялся, потом сразу устремился на нас. Опомнившись после мгновенного оцепенения, я ясно представил себе всю опасность нашего положения.
Стараясь подавить волнение, мы с Пайей не торопясь, старательно убрали аппарат в футляр.
– Налево кругом, бежим!
Сильными ударами мачете они стараются пробиться сквозь чащу, но притупившиеся клинки только скользят по эластичным веткам, не перерубая их. Мои товарищи остановились, беспомощно опустив руки; белки их глаз стали огромными, а лица приобрели странный сероватый оттенок.
Онемев от ужаса, они словно покорились сверхъестественной силе, жаждущей их смерти. Я со своей стороны не испытывал ни малейшей покорности судьбе – лишь мгновенный леденящий страх, а затем острую властную жажду спастись во что бы то ни стало, наперекор всему.
– Дай сюда!
Выхватываю мачете из рук Пайи и со всех сил набрасываюсь на колючие кусты и лианы, захватываю их пучки левой рукой и, задыхаясь, весь во власти страха, рублю, рублю... Наконец чаща уступает, и мы немного продвигаемся вперед, но и лава также движется: ее жгущее дыхание обжигает голые икры ног.