В основе всего этого лежит отсутствие принципа взаимности. Пруссак недостаточно цивилизован для дуэли. Даже когда он скрещивает мечи, он думает не то же самое, что мы; и когда ими и нами прославляется война, прославляются на самом деле разные вещи. Наши медали чеканятся одинаковым способом, но они означают разное; мы похоже приветствуем наши полки, но в сердцах у нас оживают разные чувства; на груди их короля Железный Крест, но это не знак нашего Бога.
Мы, увы, следуем за нашим Богом со множеством завихрений и внутренних противоречий, а пруссак следует за своим очень последовательно. Во всем, что мы исследуем, во взглядах на национальные границы, на методы войны, на личную честь и самооборону, он действует с отвратительной простотой, слишком простой, чтобы мы ее поняли: с мыслью о том, что слава приходит к тому, кто поднимает сталь, а не к тому, кто противостоит стали.
Если бы требовались примеры, их можно было бы найти сотни. Давайте на некоторое время оставим в стороне отношения между мужчинами, называемые дуэлью. Давайте перейдем к отношениям между мужчиной и женщиной, чью вечную дуэль мы называем браком. Здесь мы снова находим, что христианская цивилизация стремится к своего рода равенству, даже если равновесие в данном случае неразумно и опасно. Два крайних случая отношения с женщинами представлены теми, кого в Америке и во Франции зовут респектабельным классом.
В Америке выбирают риск товарищества, во Франции – учтивость. В Америке на практике любой молодой джентльмен может вовлечь юную леди в то, что он называет (я глубоко сожалею, что произношу это) «покувыркаться»; но по крайней мере мужчины идут на это с женщинами в той же степени, что и женщины идут на это с мужчинами. Во Франции молодая женщина защищена, как монашка, пока она не замужем; а когда она мать, она уже по-настоящему святая женщина; а когда она бабушка, она уже святой ужас. Но и в том и в другом случае женщина получает что-то от жизни.
Есть только одно место, где она не получает ничего или почти ничего, и это север Германии. Франция и Америка, похоже, стремятся к равенству: Америка через сходство, Франция через различия. Но северная Германия совершенно определенно стремится к неравенству. Женщина спорит не чаще дворецкого, мужчина стесняется этого не больше чем гость. Это столь же точное подтверждение неполноценности, как в случае с саблей и торговцем. «Если ты идешь к женщине, не забудь свой кнут», – сказал Ницше. Обратите внимание – он не сказал «кочергу», которая была бы куда более естественна для христианского женоборца. Но кочерга – часть домашнего уклада, и ее может использовать как муж, так и жена. Так обычно и бывает. А вот меч или кнут – орудие привилегированной касты.
Перейдем от ближайшего из всех различий – между мужем и женой – к самому удаленному из них: разнесенным в пространстве и не связанным между собой расам, которые нечасто видели друг друга в лицо и практически никогда не соприкасались кровью. Здесь мы найдем все тот же неизменный прусский принцип. Каждый европеец может чувствовать подлинный ужас перед Жёлтой опасностью; многие англичане, французы и русские чувствовали и передавали его. Многие могут сказать, да и уже сказали, что языческий китаец совсем языческий, что если он поднимется на нас, то будет топтать, пытать и уничтожать так, как только восточные люди могут, а вот западные – нет.
И я не сомневаюсь в искренности германского императора, когда он утверждал, что кошмарная военная кампания будет самой отвратительной и ненормальной из всех. Но весь юмор, вся ирония ситуации впереди – так всегда бывает, когда пруссак пытается быть философом. Кайзер сперва объяснил своим войскам, как важно избегать восточного варварства, а затем приказал им самим стать восточными варварами. Весьма многословно он повелел им быть гуннами и не оставлять за своими плечами ничего живого. По сути он предложил направить на Дальний Восток полчища татар, но тогда, когда в этих татар сумеют превратиться ганноверцы.
Любой, кто имеет болезненную привычку самоанализа, увидит здесь очередное отрицание принципа взаимности. Если выварить логику кайзера до костей, останется следующее: «Я немец, а ты китаец. Но поскольку я немец, у меня есть все права, в том числе право быть китайцем. А вот ты – китаец, и у тебя нет никаких прав, в том числе права быть китайцем, потому что ты всего лишь китаец». Вероятно, это высшая точка, которой достигала германская культура.