Произведения, написанные в этот период, потом еще больше полувека оставались основным фондом советской фантастики. Они (за вычетом Булгакова и антиутопий), хоть и с цензурными правками, переиздавались в составе любой библиотеки приключений. Только в 50-е к этому дефолтному пулу текстов прибавились Казанцев и Ефремов. Но и сейчас эти вещи переиздаются часто и попадают в почти каждую выборку за ХХ век.
Этот период с 20-го по 30-й выглядит у нас даже более интересным и разнообразным, чем на Западе. Там в это время царили космическая опера и всевозможные бездумные приключения. Вполне типовой автор этого периода — Эдгар Райс Берроуз. У него, с одной стороны, «Владыки Марса», а с другой — «Тарзан». И все хорошо. У нас же 20-е годы — время экспериментов и самых разных жанров, тем, форматов и т. д.
А вот дальше случилась развилка. На Западе в 30-е годы начинается расцвет дешевой полиграфии, давшей начало эпохе журналов фантастики, которые и породят чуть позже американский фэндом.
(Pulp-журналы — это сама по себе интересная история. Словом Pulp называли целлюлозную массу из вторсырья. Этим же словом называли самый дешевый сорт выработанной из нее бумаги, какой только был способен держать типографскую краску. Как только из клякиша получалась самая хреновая бумага, на ней сразу начинали печатать журнал. И большой процент — это были журналы фантастики. Говорят, их расцвет вызван тем, что палп-журналы были одной из основных «прачечных» тогдашней мафии.)
Amazing Stories начал выходить чуть раньше — в 26-м. И там уже не только печатались произведения, но и велись дискуссии о фантастике. И это стартовая точка будущего американского фэндома.
В 30-м году вышел первый номер журнала Astounding. К 37-му году там стал редактором знаменитый Джон Кэмпбелл, который постепенно собрал под своим крылом весь будущий Зал славы американской фантастики. Саймак, Хайнлайн, Азимов, Каттнер, Брэдбери, Старджон, Ван Вогт. С одной стороны, собралась могучая кучка будущих великих фантастов, с другой — они начали фантастику обсуждать. Гремучая смесь случилась. В 1939 году состоялся первый конвент Worldcon. И понеслось.
У нас было немножко не так. У нас в 1930 году было объявлено завершение НЭПа, и всё начало ставиться под контроль, включая писателей и издателей. Было создано ОГИЗ (Объединение государственных издательств), и любая издательская деятельность вне его стала невозможной. А тут надо понимать, что, например, в 1926 году в одном Петрограде было около 4000 издательств. Для сравнения - сейчас их у нас на всю страну около 5000. Этот огромный биоценоз и обеспечил все это богатство «золотого десятилетия». И в 30-м году эта история закончилась.
Как фантастика оказалась в «гетто»
В 34-м году состоялся Первый съезд советских писателей. На нем устами Максима Горького было провозглашено наступление эпохи социалистического реализма. Это важный момент. Потому что на практике… Вот следите за руками. Жил-был обычный реализм — Чехов, Лев Толстой и т. д. Они описывали жизнь, как она есть, с ее достоинствами и недостатками.
Но новая литература должна была отталкиваться от пережитков прошлого. И в итоге тот реализм, который был раньше, назвали критическим реализмом, потому что он описывал жизнь в царской России — несправедливом обществе эксплуататоров, и великие русские писатели такую жизнь, разумеется, критиковали. А поскольку теперь общество больше не эксплуататорское, критиковать тут у нас нечего, и вместо того, критического, реализма надо завести свой, новый, с блэк-джеком и шлюхами — в смысле с «задачами идейной переделки и воспитания трудящихся» — это дословная цитата из Горького. И мгновенно на этом месте возник смысловой разрыв. Та часть, которая «реализм», диктовала писать одно. А та часть, которая «соц», диктовала писать совершенно другое. В итоге соцреализм стал удивительным гибридным жанром, который описывал, типа, реальность, но не такую, какой она на самом деле была, данная в ощущениях, а такую, какой она должна была быть согласно постановлениям пятилетнего плана: оптимистично развивающейся в революционном духе и т. д.
То есть. Оцените иронию. Государственным жанром в стране стал жанр, описывающий несуществующее так, чтобы оно не вызывало сомнений. Читая книгу, любой должен был поверить, что урожаи у нас обильны, чиновники ратуют исключительно за дело, у милиционеров добрые усталые глаза, дети воодушевлены и счастливы, а последние неперевоспитанные бюрократы и хулиганы взяты на поруки дружными трудовыми коллективами. Чтобы читатель в это верил, описания должны были быть исключительно правдоподобными — все описываемое должно было быть исключительно похоже на то, что люди видят вокруг, чтобы у них закрадывалось сомнение в собственной вменяемости. Может, что я вижу пьяницу под забором, это мне глаза врут? У нас же пишут в книжках, что пьянство искоренено… Такой вот газлайтинг в государственных масштабах.