Все лето 1095 года Петр проповедовал на северо-востоке Франции поход, впоследствии названный историками Народным походом. А когда отправился в Германию, число его последователей возросло до пятнадцати тысяч человек – масштаб того, чего он стремился достичь, постепенно стал приобретать в его глазах ясность. Одно дело – вдохновлять толпу, призывая ее к действию, и совсем другое – эту толпу организовать. Его сторонники были самого разного происхождения, но всех их объединяла бедность; многие из них даже привели с собой семьи в полном составе – не только женщин и детей, но и домашнюю живность… В их ряды затесались и те, кто жаждал начать жизнь с нуля – воры, преступники и младшие отпрыски рыцарских родов, лишенные каких-либо перспектив. Поскольку общая черта у них была только одна – отправиться в крестовый поход, – они напоминали не столько армию, сколько стадо.
Петр столкнулся с дилеммой. С одной стороны, ему требовалось изобрести способ, дабы привлечь на свою сторону во многом умелое и искусное сословие дворян, чтобы укрепить это войско. С другой стороны, нигде нельзя было останавливаться надолго. В средневековой Франции существовало совсем немного уголков, способных в течение долгого времени кормить лишние пятнадцать тысяч ртов, далеких от любой дисциплины. Поэтому оказавшись в крупном германском городе Кельне, уютно расположившемуся в богатой долине Рейна, – в городе, где было хорошо налажено транспортное сообщение, он понял: ему дали шанс, и задержался там.
Если первоначальные представления Урбана об элитарном войске из-за таких, как Петр Пустынник, видоизменились и переросли в народное движение, то в Германии этот процесс и вовсе напрочь вышел из-под контроля. Когда распространились вести о Народном крестовом походе, там всюду стали создаваться обособленные группировки, во главе которых каждый раз вставала все более одиозная личность. Существовала даже группа крестьян, объединившаяся вокруг гуся, якобы воодушевленного Святым Духом[29]! Более трезвомыслящие крестоносцы подвергали их насмешкам – священник Альбер из Экса называл этих людей безответственными глупцами, а их усилия «ужасным нечестивым грехом» – ведь впереди их ждало кое-что гораздо хуже.
Евреи в Средневековой Европе
В христианской средневековой Европе евреи всегда занимали некое двойственное положение. С одной стороны, они являлись так называемым богоизбранным народом, если верить Ветхому Завету, с другой – отвергали Христа. Хотя официальная церковная доктрина провозглашала, что в смерти Иисуса повинны, если можно так сказать, грехи каждого человека, то в народе считалось, что в первую очередь ответственность за это несут евреи. Их называли «христоубийцами», а отношение к ним варьировалось от подозрительности до открытых гонений.
Все то, что помогало им выживать, сохраняя в целости и сохранности культуру – национальная одежда, религиозные церемонии, традиции постов, нежелание вступать в брак с чужаками, отказ ассимилироваться в обществе, – одновременно превращало их в легкую мишень для всех остальных. Хрупкое положение евреев усугублялось еще и тем обстоятельством, что им разрешалось заниматься лишь ограниченным количеством видов деятельности. Поскольку для христиан ростовщичество табуировалось, считаясь делом аморальным, то деньги в долг давали исключительно евреи. Это порождало значительную неприязнь к ним, ведь крестьяне впадали в долговую зависимость от тех, кого в социальном плане считали ниже себя. В течение нескольких веков то и дело предпринимались попытки изгнать евреев из тех или иных стран или же насильно обратить в христианство.
Одной из территорий, на которой иудеи чувствовали себя в безопасности, пусть даже относительной, стала Священная Римская империя, где их защищала корона. Однако летом 1096 года, с появлением таких личностей, как Петр Пустынник, призывавших к активным действиям против «врагов Христа», процветающие еврейские общины в Германии превратились в цель для агрессивной толпы.
29
Другая такая группа якобы сплотилась вокруг козы. Впрочем, ни то ни другое животное не смогло прожить достаточно долго для того, чтобы покинуть германскую территорию. Альбер из Экса прозаично отмечал, что гуся, вероятно, логичнее было бы увидеть на блюде, нежели пытаться делать из него «предводителя».