Его войско представляло собой образец благопристойности и порядка. Он под страхом смертной казни запретил солдатам грабежи (при этом был готов в любую минуту привести эту угрозу в действие) и таким образом избежал враждебности со стороны местного населения, с которой оно обычно встречало армии крестоносцев. Это еще больше впечатляло, если учесть, что он выбрал трудный путь через перевалы в Пиндах на северо-востоке Греции, на высоте почти четырех тысяч футов над уровнем моря. На территории, где ныне располагается западная часть Македонии, он вышел на Виа Эгнатиа – Эгнатиеву дорогу протяженностью семьсот миль, извилисто тянувшуюся от Балкан до Константинополя. Там его встретило взвинченное подразделение имперских солдат, получивших приказ обеспечить снабжение армии продовольствием, но, что гораздо важнее, следить за передвижением крестоносцев. Стороны старательно поддерживали друг с другом хорошие отношения, однако сам факт того, что три года назад именно с этой дороги началась неудачная попытка Боэмунда захватить империю, воспринимался зловещим предзнаменованием.
К счастью для Алексия, у князя были другие планы. За всю блестящую карьеру его отец потерпел только одно поражение, нанесенное ему коварным Алексием. Боэмунд был не такой дурак, чтобы напрасно губить свою армию, нападая на самый укрепленный на всем белом свете город. В действительности ему хотелось выкроить и заполучить на богатом Востоке королевство, а для этого нужно было сохранить хорошие отношения с императором. Византия была самым могущественным христианским государством на Ближнем Востоке и без ее поддержки – или как минимум взаимодействия – любой успех в регионе представлялся немыслимым.
Дружеское расположение по отношению к империи обладало и другими преимуществами. При наличии доступа к ресурсам крестового похода достичь намеченных целей Боэмунду было бы гораздо проще, а Алексий, как римский император, обладал властью де факто назначать лидера. После такого выдвижения Боэмунд стал бы ключевой фигурой великого альянса между Западом и Востоком.
Несмотря на вражду, с некоторых пор возникшую между норманнами и византийцами, у Боэмунда было несколько причин оптимистично оценивать свои шансы[48]. Он понимал византийцев больше любого другого представителя Запада. Достаточно хорошо, по-видимому, говорил на греческом, чтобы общаться, прекрасно знал имперский протокол и лично обладал огромным даром убеждения. Если Алексий заупрямится, ему, по крайней мере, удастся получить сведения о том, на чем сошлись другие принцы-крестоносцы. Потом соответствующая возможность представится сама собой – это будет лишь вопрос времени. Прием, оказанный ему в Константинополе, воодушевлял. Обычно гостей перед императорской аудиенцией несколько дней держали на карантине, а целая армия чиновников, ответственных за протокол, дотошно растолковывала им, как себя вести. Но Боэмунду пришлось провести одну-единственную ночь в монастыре Святых Косьмы и Дамиана, к счастью, без всяких придворных, после чего ему прислали специальный эскорт и отвели в Великий дворец.
Скорость, с какой он обошел византийскую бюрократию, – честь, которой не удостаивался ни один представитель Запада, – представляла собой свидетельство того, насколько серьезно Алексий воспринимал Боэмунда. К тому же если учесть кошмарное поведение некоторых других крестоносцев, приехавших до него, то верховный правитель Византии конечно же шел на определенный риск.
Достоинство императора – кто бы в данный момент ни занимал трон – в представлениях византийцев обладало высшей значимостью. Империя, быть может, и несколько ослабла по сравнению с прошлыми веками, но это не мешало ей оставаться «вселенским христианским государством», монарх которого стоял выше любой мирской власти. И хотя теперь она уже не притязала на политическую преданность всех христиан, но по-прежнему требовала от них уважения. Только вот крестоносцы никак не демонстрировали должного почтения.
С точки зрения Алексия, поступки западных крестоносцев граничили с хамством. Вместо того чтобы благодарить его за дары, многие дворяне считали их либо слишком скупыми либо приписывали им некое «двойное дно». Некоторые ворчали в поисках оправданий, утверждая, будто это вовсе не дары, потому как на имперских рынках все настолько дорого, что они тут же попадают обратно в руки императора. Роптали даже те, кому их удавалось сохранить, ведь на фоне бросающегося в глаза богатства императора его щедрость не выглядела такой уж впечатляющей. Его обвиняли в том, что он раздавал сущую безделицу, а некоторые даже нагло жаловались на то, что получали подачки не с такой скоростью и постоянством, как им хотелось бы.
48
Всех представителей Запада византийцы называли «франками». Исключение составляли лишь норманны, которые, в отличие от других, слишком явно заявляли о своем существовании.