Отцы церкви никогда не применяли физическую силу против сестры Хуаны Инес де ла Крус. Им и не нужно было. Они представляли собой религиозный авторитет, а она была верующей женщиной. Неповиновение им и тем более бунт были для нее буквально немыслимы. Точно так же покоренные жители Латинской Америки, как и порабощенные африканцы, постепенно приняли основы колониальной жизни и принципы иберийской власти. В противном случае Испания и Португалия никогда не смогли бы править огромными просторами Америки без мощных оккупационных армий.
Историки объясняют колониальный контроль над Латинской Америкой гегемонией – господством, подразумевающим согласие подчиненной стороны. Это своего рода противоположность контролю с помощью грубой силы, скорее фундаментальное превосходство, чем железные рукавицы. Такая форма власти может казаться «мягкой», но она гораздо более устойчива и наносит сокрушительный ущерб людям на социальном дне. Когда они принимают принцип собственной неполноценности и, грубо говоря, «знают свое место», они участвуют в собственном подчинении.
Религия – один из самых ярких примеров культурной гегемонии. Когда порабощенные африканцы и коренные народы приняли «истинную религию» европейцев, они тем самым приняли и статус «новичков в истине». В конце концов, католицизм зародился и развился вдали от Америки. История «истинной церкви» была европейской историей, ее земной столицей был Рим, большинство священников и монахинь, не говоря уже о епископах и высшей церковной иерархии, были выходцами из Европы. Вице-монархи Испании и Португалии правили по божественному праву, которое могли поставить под сомнение только еретики, и пользовались королевским покровительством, позволявшим назначать и увольнять священников и епископов почти так же просто, как служащих Короны. Королевское правительство решало, где будут построены церкви, и собирало десятину (церковный налог в размере 10 % всего дохода). Грех против католического учения почти всегда считался уголовным преступлением.
Все образовательные учреждения были религиозными, поэтому если считать, что знание – сила (а так оно и есть), то церковь монополизировала эту силу. Инквизиция вела список запрещенных книг, которые людям не разрешалось читать. Церковь контролировала даже время! Звон колоколов задавал ритм дня, сигнализируя о часах работы, отдыха и молитвы. Воскресенья отмечали семидневную неделю, незнакомую прежде коренным народам. Католические обряды и праздники делили год на части, предусматривая общие публичные приливы и отливы эмоций, от празднования Крещения Господня и карнавала до мрачной атмосферы Великого поста, Страстной недели и Пасхи. Все личные вехи, от крещения до брака и смерти, утверждались церковными таинствами и регистрировались в церковных записях. Даже на географических картах не обходилось без религии: у каждого города был официальный святой покровитель, чье имя, как правило, входило в полное название города: Сан-Себастьян-де-Рио-де-Жанейро, Сан-Франциско-де-Кито и так далее.
Другой господствующей силой, вездесущей и неизбежной, был патриархат – общий принцип, согласно которому небом и землей, городами и семьями правили отцы. Иберийское общество было более патриархальным, чем большинство американских и африканских, поэтому гегемонию отцов, по крайней мере отчасти, стоит считать наследием колониализма. Патриархат структурировал все социальные институты, в том числе исключительно мужскую церковную иерархию вплоть до Святейшего Отца в Риме. Иберийское право основывалось на патриархальных принципах. Мужья получали юридическую власть над женами и детьми. Состоятельные женщины вели замкнутый образ жизни, повсюду появлялись только с сопровождением и были изолированы от всех контактов с мужчинами вне семьи – дело чести в традиционной испанской и португальской сексуальной этике.
Честь была мерилом того, насколько хорошо мужчины и женщины играли предписанные им социальные роли. Избегание внебрачного секса становилось чем-то вроде высшей жизненной цели женщин, в то время как мужской сексуальной чистоте придавалось гораздо меньшее значение. На практике возможность содержать более одной женщины повышала статус мужчины, и многие обзаводились любовницами. С другой стороны, мужчины должны были защищать – в прямом смысле до смерти – девственность своих дочерей и сексуальную исключительность жен. Концепция чести часто приводила к дуэлям и наказанию чересчур свободомыслящих женщин. Корни этого паттерна, принесенного иберийцами из Средиземноморья, тянутся в дохристианские времена и кроются – о чем стоит упомянуть, чтобы понять логику и причину этого безумия, – в праве собственности. Внебрачные дети женщин рождались в семье и наследовали часть драгоценного имущества, которое распределялось между наследниками после смерти каждого из родителей. А отпрыски мужчин, можно сказать, прорастали на чьей-то чужой собственности. Таким образом, мужское распутство означало не потерю, а своего рода территориальную выгоду для семьи.