– Извините, здравствуйте, мне надо…
– Вход запрещен. Турне со следующей недели.
– Да нет, вы не понимаете. Я не насчет турне. Мне нужно видеть…
Он меня ждет.
– Мэм, вход только родным, близким и музыкантам группы. Вы ему что, жена?
– Я? Да нет, конечно. Что за вопрос…
– Вы играете на инструменте?
– Какая разница, на чем я играю. Вы передайте, что к нему Нина Берджесс, и это срочно.
– Да назовитесь хоть Скуби-Ду[41]. Посторонним вход запрещен.
– Да, но, э-э… я…
– Леди, будьте добры, отойдите от входа.
– Я беременна. От него. Речь о его ребенке, между прочим.
Впервые за весь день охранник меня оглядывает. Я решила, что он меня узнает, но на самом деле он посмотрел на меня как баран на новые ворота – дескать, что это за дама, которая носит под сердцем от такой звезды?
– Опять двадцать пять… Вы знаете, сколько женщин с понедельника сказали то же, что сейчас вы? Вы б хоть сговаривались. Некоторые даже животы казали. Повторяю: никого, кроме родных и музыкантов группы. Приходите на той неделе – уверен, что ребенок за это время в Майами не сбежит. Если оно…
– Эдди! Закрой рот и занимайся охраной.
– Да вот, тут одна дама пристает…
– Ну так отвадь ее.
Я быстро делаю шаг назад. Еще не хватало, чтобы кто-то из этих мужчин притрагивался ко мне. Всегда норовят ухватить тебя за задницу или передок. Сзади подъезжает автомобиль, и из него выходит белый. Какую-то долю секунды меня подмывает выкрикнуть: «Дэнни!», но сходство исчерпывается только бледностью кожи. Длинные каштановые волосы, мелкая острая бородка (мне такие были по вкусу, а Дэнни нет). Желтая майка, джинсы-клеш от бедра. Может, это от жары, но впечатление такое, что (1) он американец, и (2) американцы-мужчины носят плавки с еще большей неохотой, чем американки-женщины носят бюстгальтеры.
– Ёкарный бабай… Глянь-ка, Тэф, Иисус восстал.
– Да ты что? Вот же блин, а я и покаяться не успел.
Белый мужчина шутки, похоже, не уловил. Я отшагнула в сторону со слегка, вероятно, излишней демонстративностью.
– Привет, ребята. Я – Алекс Пирс из «Роллинг стоун».
– Ну-ка постой, Иисус-штаны-в-обтяжку. Джа тебя знает, а вдруг ты врешь? Двое «роллингстоунов» здесь уже побывали – одного звать Кит, другого Мик, и что-то ни один из них на тебя не походил.
– Да они все на одно лицо, Эдди.
– Что верно, то верно.
– Я из журнала «Роллинг стоун». Мы говорили по телефону.
– Со мной по телефону ты говорить не мог.
– Ну так с кем-то из офиса. Возможно, секретарь брала трубку, не знаю. Ну так я из журнала, американского. Мы освещаем всех, от «Лед Зеппелин» до Элтона Джона. Не понимаю: секретарь назначила на третье декабря, шесть вечера, когда у него перерыв между репетициями. И вот я здесь.
– Босс, сексетаря у нас нет. Ты что-то путаешь.
– Но…
– Послушай. У нас четкие указания. Никого, кроме родных и группы, – ни туда, ни сюда.
– Опа. А почему у вас всех автоматическое оружие? Вы что, от полиции? В прошлый мой приход секьюрити была другой. Вы на нее не похожи.
– А вот это тебя не касается. Отойди-ка на шаг-другой.
– Эдди, этот человек на входе тебя все еще достает?
– Да вот, говорит, из журнала, про какой-то там «Лезбиян» и Элтона Джона.
– Да нет же: «Лед Зеппелин» и…
– Скажи ему: пусть катит.
– А вот я сейчас разряжу обстановку, – с усмешечкой говорит белый и вынимает бумажник. – Мне нужно всего десять минут. Идет?
Чертовы янки всегда думают, что мы, как они, и что все на свете представляет собой объект купли-продажи. В первый раз я радуюсь, что долболоб-охранник такой въедливый. Он смотрит на деньги, смотрит долго и пристально. Но бывает, что и американские денежки – самые ценные фантики в кошельке янки – не открывают всех дверей. Подкуп одного не означает смены поведения всех. Что за деньги такие: достоинство разное, а цвет один, зеленый… Видит Бог, нарядные деньги – не единственная нарядная вещь, которой на поверку грош цена. Наконец охранник перестает глазеть на свернутые трубочкой купюры и уходит от ворот дома к дверям.
Я не сдержала смешок. Правильно: когда нет сил бороться с соблазном, лучше бежать. Белый человек смотрит на меня раздраженно, а я лишь хмыкаю еще раз. Не каждый день такое увидишь: ямаец, который при виде белого не кидается кланяться – «чего изволите, масса?», «будет исполнено, масса». Дэнни в свое время это выламывало. А затем начало нравиться. Еще бы, круто, когда белая кожа – главный пропуск. Меня даже слегка удивляла та клёвость, которую я сейчас испытывала: вот так стоять рядом с белым, которого, как и тебя, на равных завернули, словно нищего. Чувствовать себя с ним на одном уровне хотя бы в этом. Нечего нос задирать, считая себя людьми высшей пробы; то же самое и со знакомыми сирийцами, которые мнят себя белыми.