Выше всего в этом мире сверхъестественного находились боги; некоторые из них сохраняли связь с отдельными природными явлениями, тогда как другие воплощали более абстрактные понятия, такие, как «рок» или «судьба». Этих божеств, имевших возможность вмешиваться в жизнь людей, можно было умилостивить соответствующими ритуалами и, соответственно, убедить повлиять позитивно или, по крайней мере, не навредить. Однако подобные вмешательства, очевидно, оставляли достаточно пространства для принятия решений самими людьми и давали немало вариантов выполнения явленной им воли. Остается в значительной степени открытым вопрос, включала ли эта вера в богов представление о некоем едином сверхъестественном существе или же древние жители побережья были политеистами. Гораздо более поздние литовские народные верования, несомненно, включали представления о главном боге — Диевас (Dievas), тогда как на территории Латвии — и снова значительно позже рассматриваемого времени — существовала подобная фигура со схожим именем, к которому почти всегда обращались, используя уменьшительную форму имени — Диевиньш (Dievins). Верили, что это божество имеет вид сутулого старца, благожелательно обозревающего поля. Хотя националисты XIX в. и воображали существование некоего «балтийского пантеона» богов — почти Олимпа! — у нас нет никаких данных, позволяющих предположить, что боги народов побережья обладали собственными характерами, хоть чем-то напоминавшими резвящихся божеств Древней Греции. Возможно, население, проживавшее на территории современной Эстонии, вообще не имело никаких божеств, поскольку единственное эстонское «божество», упомянутое в позднейших летописях, — Тарапита (Tarapitha) — остается неясной фигурой с неопределенными функциями.
Также остается открытым вопрос, насколько вера в мир духов и во всевозможных божеств трансформировалась в нравственные нормы, на личном или коллективном уровне. Правила, определяющие, какое поведение является плохим, а какое — хорошим, могли быть привязаны к миру богов и духов, или же быть выработаны на основании опыта поколений: мы не знаем, что из этого имело место на самом деле, или же поведенческие нормы закладывались на основе того и другого источников. Также ничего не известно о санкциях, которым подвергались нарушители общественных нравственных норм. Хотя предполагается, что в рассматриваемый период на этой территории не существовало концепций «ада» или «вечного проклятия», погребальные обычаи свидетельствуют о том, что вера в некую загробную жизнь имела место. Погребения часто включают материальные объекты: оружие, украшения, продукты питания, которые должны были служить своим владельцам после смерти. В регионах, где говорили на «балтийских» языках (в отличие от «финских»), боги, по всей видимости, не имели карающих или устрашающих ипостасей. Даже несмотря на то, что считалось, что эти божества отвечали за различные аспекты природного мира, их ответственность, очевидно, не предполагала прямого контроля за отношениями людей. Возможно, поведенческие нормы на личном и коллективном уровне выросли в основном из признания того, что нужно для личного и коллективного выживания в окружающем относительно суровом мире.
Среди многих неясных вопросов, касающихся верований народов побережья в период смены I и II тысячелетий, есть и относящиеся к их распространению и передаче от поколения к поколению. Иными словами, верования должны быть помещены непосредственно в меняющийся социальный контекст, о котором мы также знаем чрезвычайно мало. Наиболее часто верования и системы верований населения побережья исследовались как обобщенные признаки двух значительных культур — балтийской и финской, при этом и тот и другой комплексы рассматривались в отдельности от конфликтов ежедневной общественной жизни. В качестве исследовательской стратегии такой подход имеет преимущества, ибо упрощает задачу, но он мало объясняет, как именно верования могли накладывать отпечаток на действия. Побережье Балтийского моря было регионом, где сосуществовали различные племенные сообщества, объединения, находившиеся в постоянном процессе изменений, и некоторые них вели к значимым трансформациям, а другие — нет. Вне всякого сомнения, народы из этих собществ не были герметично отгорожены от посторонних влияний и общались друг с другом.