Национальные государства
или государства всеобщего благосостояния
В первое десятилетие после обретения независимости во всех трех республиках значительная часть дискуссий велась вокруг вопроса: какое же государство теперь нужно строить? Как показало бурное становление многопартийной системы, в обществе не было единого мнения по этому вопросу; амбициозные партии и отдельные честолюбивые личности с легкостью разрабатывали платформы, способные привлечь хотя бы частичку общественного внимания, и присовокупляли к ним декларации, что рекомендуемая ими политика соответствует «национальным интересам». Со временем сложились три основные ориентации, позволявшие рассматривать и выявлять большую часть проблем. Какой-либо полной корреляции между этими направлениями и платформами конкретных партий не существовало; население также было склонно менять свое мнение от выборов до выборов; идеологи с четкими и недвусмысленными взглядами в республиках Балтии являлись маргиналами, а сами идеологии отличались изменчивостью, так что было сложно с уверенностью охарактеризовать чью-то позицию в общепринятых терминах «правый», «левый», «центрист». Тем не менее ответы на главные вопросы: что собой представляли возрожденные республики, как определять право на гражданство в них, для чего следует использовать государственную машину, как следует распределять скудный государственный бюджет и какой должна быть внешняя политика — отражали подспудно присутствующее общее мировоззрение (нем. Weltanschuung), которое, в свою очередь, складывалось из исторического опыта, чувства этнической идентичности, эгоистических интересов и понимания значения самого «нового вхождения в Европу».
Несмотря на то что народные фронты раскололись и перегруппировались в политические партии (одни более, другие менее преуспевшие на парламентской арене), значительная часть того духа, что вызвал эти фронты к жизни, сохранилась и по прошествии десятилетия. Люди, сожалевшие об утере «национального единства», преобладавшего в эру 1988–1991 гг., и подходившие ко всему именно с такой ориентацией, были по-прежнему настроены резко антисоветски, утверждая, что 1940–1941 и 1945–1991 годы были периодом долгой, кошмарной и незаконной оккупации Эстонии, Латвии и Литвы хищным соседом. Для них «советская эра» была современным продолжением политики российского империализма, начало которой положил еще Петр I в XVIII в., и которая использовала марксистко-ленинскую идеологию в качестве прикрытия российской территориальной экспансии на Запад. Соответственно, нынешний процесс «нового вхождения в Европу» изображался как возвращение к собственному наследию, к изначальной «европейскости» Балтийского побережья. Все институты, нормы и модели поведения (включая административно-командный стиль экономики) советских времен следовало уничтожить; российские войска (присутствовавшие в Прибалтике до 1994 г.) должны были быть выведены, а большинство русскоязычных жителей побережья следовало убедить вернуться на их «этническую родину». Дискурс в рамках такой ориентации предполагал наличие прав собственности на географическое пространство; считалось, что часть побережья, где некогда жили древние литовцы, латыши и эстонцы, теперь «принадлежала» их современным потомкам; в данном контексте крайне широко использовалось притяжательное местоимение «наше». Главной (хотя и не единственной) целью деятельности государственного аппарата считалась защита всех форм культуры «основных наций» (эстонцев, латышей и литовцев) и особенно их языка. Такой протекционизм был необходим, поскольку число носителей этих национальных культур было небольшим, и, соответственно, они были весьма уязвимы для всеохватного влияния «внешнего» мира.