Не желая подавлять рисковые настроения, столь необходимые для свободного предпринимательства, правительства трех республик медлили с регулированием бизнеса, что открывало путь для всякого рода шарлатанства и «финансовых пирамид». Новые банки обещали огромные проценты, чтобы привлечь вкладчиков, разбогатевших на более ранних стадиях, — эти проценты предполагалось выплачивать из поступлений от новых вкладчиков, но вся схема рухнула, когда все вкладчики одновременно начинали требовать свои деньги с обещанными гигантскими процентами. Подобные махинации вызвали «банковский кризис» 1995–1996 гг. в Латвии, когда целая группа крупнейших банков либо рухнула, либо обратилась за помощью к Банку Латвии. Бизнесы и синдикаты возникали в один день, обещали неслыханные инвестиционные возможности, привлекали таким образом нескольких инвесторов и исчезали вместе с их деньгами. Реформаторски настроенные кабинеты министров неизменно на шаг отставали от быстро меняющегося рынка, осознавая потребность в его регулировании лишь после того, как ущерб уже нанесен. Часто реформы тормозились из-за министерств, сотрудники которых, воспитанные долгими годами работы при советском режиме, не были уверены в том, как именно следует внедрять новые законы; реформы гражданской службы на тот момент еще не вступили в силу или в лучшем случае лишь начинали медленно развиваться. Турбулентная экономическая ситуация развивалась в условиях настоящей криминальной угрозы со стороны предположительно местных или российских «мафий», воспользовавшихся плохо прописанными правилами экспортно-импортных операций, коррупцией, поразившей таможенные службы, и слабостью плохо оснащенных полицейских сил. Сами политические лидеры часто обнаруживали плохое понимание этических норм, например когда награждали сами себя и друг друга различными наградами и премиями, принимали «гранты на обучение» из рук крупных промышленников, за счет парламентских фондов арендовали жилье для родственников или включали членов своих семей в государственные платежные ведомости. Идеализированное «государство всеобщего благосостояния» скандинавского образца оставалось отдаленной целью, и даже политические партии, полностью разделявшие этот идеал, — такие, как литовская Демократическая партия труда, — казались неспособными предпринять решительные шаги для его достижения. Для большинства населения было слабым утешением, что ВВП на душу населения начал наконец расти после пережитого периода падения в Эстонии и Латвии в 1994–1995 гг. и чуть позже, в 1997 г., в Литве. Сухие статистические данные не воплощались немедленно в улучшение стандартов жизни большинства населения. По этому критерию в 1995 г. Эстония ушла далеко вперед от других двух стран Балтии, Латвия занимала второе место, а Литва — третье. Однако все три страны существенно обгоняли по данному показателю Российскую Федерацию, что объясняет, почему ко второй половине 90-х годов практически прекратилась эмиграция русскоговорящего населения из Эстонии и Латвии.
Экономический спад, сопровождавший обретение независимости, не дал населению возможности в полной мере ощутить удовлетворение происходящим; те, кто хотел, чтобы независимость стала необратимой, были вынуждены радоваться символическому признанию самого этого факта. Принятие в число государств — членов международных организаций (включая ООН) было одним из важнейших символов независимости, как и окончательный вывод российских войск из стран Балтии в 1993–1994 гг. Значительным поводом для гордости стало и то, что к концу 90-х во всех трех государствах парламентские и президентские выборы прошли в «нормальной» манере, присущей демократическим странам: проигравшие не устраивали массовых демонстраций и почти никто не утверждал, что результаты выборовподтасованы. Не менее важным символом стало исчезновение из ежедневной жизни признаков того, что когда-то эти три страны были частями более крупного русскоязычного государственного образования. С улиц исчезли статуи Ленина и другие памятники советской эпохи, а сами улицы и площади начали переименовывать еще до 1991 г., в основном возвращая названия, существовавшие до 1940 г. Кириллица исчезла со всех вывесок, и законы о языке (хотя и воплощаемые в жизнь далеко не лучшим образом) заставляли всех, в чьи профессиональные обязанности входит обслуживание населения, — включая служащих, кондукторов в общественном транспорте, официантов и чиновников, — по меньшей мере, пытаться говорить с посетителями и клиентами на государственном языке.