Другим источником беспокойства, особенно в Эстонии и Латвии, были возможные негативные последствия для «нормального» государства от наличия значительного числа постоянно проживающих в государстве неграждан (которых во всех других странах называют иностранцами, постоянно проживающими в стране), большинство которых составляли этнические русские. Процесс натурализации был запущен после 1991 г. и получил одобрение ОБСЕ и других международных структур, но в последующие годы он давал слишком незначительный результат — несколько тысяч натурализаций ежегодно. К концу первого десятилетия после обретения независимости, невзирая на идущий процесс натурализации, около 278 тыс. русских и русскоговорящих жителей Латвии оставались без латвийского гражданства (тогда как 363 тыс. человек из этой категории населения были гражданами Латвии), а в Эстонии без гражданства оставалось 100 тыс. человек (около 150 тыс. представителей данной категории населения имели гражданство). Эта проблема, как и несколько других, привлекала внимание различных активистов, охотно эксплуатирующих разногласия в обществе; обсуждение подобных вопросов, каким бы рациональным ни выглядело вначале, неизменно переходило на глубокий эмоциональный уровень, что логично вытекало из весьма различного отношения к последним пятидесяти годам истории Прибалтики. Многие этнические русские чувствовали себя дискриминированными из-за чрезмерно, по их мнению, жестких законов о гражданстве; эстонская и латвийская стороны, напротив, считали, что вынуждены модифицировать натурализационную политику исключительно ради того, чтобы улучшить имидж своих стран в глазах Европы. В этих обсуждениях постоянно звучали такие обвинения, как «этнократ» и «оккупант», а европейские комментаторы периодически вмешивались, характеризуя ситуацию как «тревожную».
Опросы общественного мнения показывали, что события Второй мировой войны и последующих десятилетий советской власти также очень по-разному воспринимались латышами и эстонцами — с одной стороны, и русскоговорящим населением — с другой. Существующие противоречия периодически подпитывались заявлениями российских политиков о том, что Россия должна «защищать» своих соотечественников, где бы они ни жили. Эксперты по вопросам гражданства не могли предложить простых решений данной дилеммы: «нормальные» государства не должны иметь на своей территории значительного количества населения «без гражданства», но при этом государства имеют право сами определять условия получения гражданства. Хотя никакого решения не было предложено, оставалась возможность, что с течением времени проблема решится сама собой. В обеих странах происходили микропроцессы, снижающие эмоциональный накал восприятия острых вопросов. Многие русскоговорящие родители не возражали, чтобы их дети обучались в школах на эстонском или латышском; необходимость изучения государственного языка уже не воспринималась как нечто нежелательное. Спустя пятнадцать лет после обретения независимости большинство русскоговорящего населения, чья работа требовала общения с людьми, по-видимому, научилась, как минимум, понимать государственный язык и обмениваться на нем необходимой информацией. Относительно большое количество межнациональных браков (особенно в Латвии) способствовали формированию родственных связей между латышами, эстонцами и русскими. Для тех представителей старшего и среднего поколения, кто не захотел учить государственный язык из принципа или по сохранившейся от прошлого привычке считать русский язык «главнее» латышского или эстонского, отсутствие гражданства, хоть и продолжало быть раздражающим фактором, не помешало экономическому выживанию. Например, в Латвии стала популярной броская фраза-преувеличение: «Латышам принадлежит политическая система, а русским — экономика». Участие этнических русских граждан в политической жизни привело к тому, что на каждых парламентских выборах значительную под держку получали партии, защищающие русскоговорящее население. Такие партии никогда не приглашались в коалиционные правительства, но и не оттеснялись на задний план; латыши, руководящие такими партиями, и этнические русские, выучившие государственный язык, вполне преуспели в том, чтобы сделать такие партии политически жизнеспособной альтернативой для избирателей[34].
34
По итогам выборов в Сейм Латвии в 2014 г., объединение политических партий «Центр согласия» сохранило положение самой крупной фракцией в парламенте, получив 24 места из ста.