Длительное использование металлов привело в конце концов к тому, что железо сменило бронзу. Этот переход произошел в то время, когда далеко на юге, в Средиземноморье, Римская империя стала величайшей державой Европы того времени. Некоторые свидетельства показывают, что еще до того, как римская экспансия достигла своего зенита (III–IV вв. н. э.), существовали спорадические торговые контакты между миром Балтики и Средиземноморья: балтийский янтарь был востребованным товаром у римлян, как и шкуры, доставлявшиеся из этого региона, а прибалтийские народы всегда стремились к доступу на рынок изделий из металла. Возможно, наиболее активными в таком товарообмене были народы южного побережья Балтики; принадлежащие им различные изделия из металла находили путь и к восточному побережью.
Если процессы изменений, происходивших на побережье в более ранние эпохи, измерять и описывать в категориях тысячелетий, то около 2 тыс. лет назад экономические и социальные изменения в регионе ускорились, и их стало проще датировать. Можно предположить, что оседлое земледелие увеличило пищевые ресурсы; это, в свою очередь, привело к сокращению младенческой смертности и повышению ожидаемой продолжительности жизни. В результате увеличилась плотность населения. Повышение плотности населения в свою очередь, оказало давление на сельское хозяйство, что привело к увеличению размеров существующих полей и расчистке новых, а также к более быстрому распространению всякого рода новшеств. Сходные изменения происходили и в регионах, соседствующих с восточным побережьем Балтики, что вызывало интерес их жителей (принадлежавших к более многочисленным народам), находившихся в поиске новых территорий для расширения среды обитания.
Признание
Мы предполагаем, что в те самые столетия, когда Римская империя на юге управляла всем известным цивилизованным миром, народы восточного побережья Балтики жили своей обычной жизнью, устанавливая правила личного, общественного и политического поведения в соответствии со своими представлениями о том, что является правильным и надлежащим. Каковы были эти правила, мы не знаем. Описания тех столетий, перенесенные археологами и на более поздние времена, однако, используют выражения, предполагающие, что распределение населения по Балтийскому региону достигло большей стабильности, чем когда-либо ранее. Данные описания не отрицают перемещений населения, но эти перемещения приобретают новый контекст; речь теперь идет о народах, живущих в определенных областях побережья. Такое изменение в описании, характерное для позднейших авторов, пишущих о прошлом, частично связано с географическими трудами античных авторов: в первые века «христианской эры» Римской империи появляются письменные свидетельства о народах Балтийского побережья. Эти свидетельства весьма неопределенны, не демонстрируют глубоких знаний предмета, но они, по крайней мере, говорят о признании современниками того факта, что народы за границами Империи более не считались анонимной массой варваров, сменяющих друг друга.
Римский историк Тацит в I в. н. э., например, говорит о Aesti, народе, жившем на южном берегу «северного моря». Сходные упоминания, содержащие термин Aesti, появляются в трудах Кассиодора и Иордана в VI в. и Эйнхарда в IX столетии; другие же греческие и римские авторы, писавшие как раньше, так и позже указанных, давали имена местам и рекам, соседствующим с Балтийским морем, а само море называли «Свевским». Подобные упоминания использовались этими авторами как для того, чтобы удовлетворить желание описать экзотические уголки Европы, так и с целью указать на источник происхождения янтаря, ценимого в Средиземноморье и импортировавшегося из северных земель. Хотя термин Aesti всегда появляется в этих описаниях вместе с обозначениями других малоизвестных северных народов, сам факт наименования как таковой имел большое значение и показывал рост знаний об этом народе.
К сожалению, термины, используемые античными авторами, не очень помогают глубже понять ситуацию на побережье в те времена. Мы можем перестать обозначать народы Балтики археологическими терминами, такими, как «производители шнуровой керамики» или «культура боевых топоров», но при этом возникнет вопрос, чем же заменить эти наименования. Используя такие термины, как Aesti, Тацит и другие античные авторы скорее всего основывались на информации, полученной из вторых и третьих рук на основе рассказов путешественников, известных образованным людям того времени, или же заимствовали их из работ более ранних авторов. Да, это было в некотором роде признание. Однако нет свидетельств, что обозначаемый таким названием народ действительно называл себя Aesti, или о том, как же именно он сам себя называл. В этом было различие между имевшими и не имевшими письменности народами, причем последние составляли на то время большинство. К тому же появление терминов, связывающих народ и место его расселения, подразумевает, что перемещения населения прекратились. Было бы более разумным допустить, что характеристики процессов, свойственных для численно небольших народов, борющихся за территории (ассимиляция, слияние, исчезновение, вытеснение, переселение), имели место в действительности, даже если мы ничего не знаем ни о них, ни о результатах подобных процессов. Однако после 500 г. н. э. появляется все больше свидетельств о народах побережья и местах их расселения: скандинавские саги IX в. содержат описания с такими же названиями, что и русские летописи этого периода. Увеличение числа таких упоминаний позволяет сделать вывод, что в регионе происходила определенная стабилизация расселения.