Ближе к концу 1440-х, однако, положение Йорка становилось все сложнее. Невзирая на большие доходы, герцог жил не по средствам, и к 1450 году задолженность короны ему в форме невыплаченного жалованья и долгов достигла 26 000 фунтов. Герцог Йоркский оказался не в худшем положении, чем большинство кредиторов государя, — на самом деле в лучшем, нежели некоторые из них, но собственные финансовые проблемы заставили и его ощущать всеобщий кризис 1449–1450 годов. Есть сведения, что, возможно, герцог уехал из Англии в Ирландию, поскольку над ним сгустились тучи. Назначение его вовсе не представляло собой изгнание, как позднее заявляли последователи Кэда, но по возвращении в Англию в следующем году герцог Йоркский утверждал, будто некие придворные из королевского окружения в Северном Уэльсе замышляли устроить ему западню на пути как туда, так и обратно. В Ирландии Ричарду, как видно, доставили немало беспокойства недостаток средств для финансирования кампании против мятежных кельтских вождей и опасность выдвижения в отношении него таких обвинений в некомпетентности и измене, какие были выдвинуты против тех, кто вел войну в Нормандии. В июне 1450 года герцог писал графу Солсбери (и, вероятно, другим баронам), жалуясь, что без денег ему придется отказаться от командования. В письмах звучат страхи, терзавшие Ричарда в то время: «Нельзя, чтобы в хрониках написали, будто Ирландия была потеряна через мое небрежение» [53].
Таким образом, летом 1450 года герцог Йоркский был вовлечен в серию событий, контролировать которые он не мог или почти не мог, а они грозили погубить его. Мятежники Кэда и многие другие считали его противоядием от «предателей» в окружении короля, разворовывавших предназначенные для общественного благосостояния средства; в равной мере королевский двор и другие объекты общественной ненависти видели в герцоге своего главного врага; сам Ричард опасался обвинения в измене за поддержку Кэда (заявлявшего о своем родстве с герцогом и принявшего имя Джона Мортимера) и подрыва своих позиций в качестве предполагаемого престолонаследника, не говоря уже о чем-нибудь похуже. Именно в такой обстановке подозрений и слухов он возвратился в Англию — по всей вероятности, в последнюю неделю августа. Как отмечалось в одном современном событиям тексте, ближний круг короля был «премного напуган» приездом герцога [54]. Страх этот звучит отголоском в упоминаниях о неудачных попытках некоторых лиц королевского двора перехватить герцога на пути из Северного Уэльса и в торжественном заявлении о верности его королю в сентябре.
«Первое письмо» герцога Йоркского, как стал называться этот документ, бросало вызов тем, кто высказывался против герцога с целью очернить его публично перед королем. Он поклялся в преданности государю и объявил себя «верным рыцарем». Похоже, Генрих принял уверения в благонамеренности со стороны Ричарда Йоркского без оговорок, оба примирились, и король раскрыл объятия герцогу «как нашему верному подданному и нашему премного возлюбленному брату» [55].
Однако в начале октября герцог Йоркский из подателя личного прошения, стремящегося подтвердить свою верность короне, стал оратором, призывающим к реформам ради общего блага. Второе письмо королю, поступившее в широкое обращение и предназначенное быть публичным документом, фактически поддерживало призывы мятежников Кэда, и герцог предлагал свои услуги как гаранта «свершения правосудия над изменниками, то есть всеми, о ком сказывали, либо кого открыто называли» [56].
53
54