Вне зависимости от количества участников, однако, кампании 1471 года требовали усиленной мобилизации военных ресурсов королевства, пусть и не столь масштабных, как десятью годами ранее. Сколь многие из рядовых горожан и селян надевали доспехи и были готовы сражаться и умирать — совсем иной вопрос. Вместе с тем если свидетельства Филиппа де Коммина и заслуживают доверия, то 1471 год стал свидетелем отказа Эдуарда IV от прежнего подхода — щадить представителей простонародья. Как при Барнете, так и при Тьюксбери участники Йоркской партии сотнями убивали простых солдат, воевавших за Ланкастеров, ибо Эдуард мстил «за великое в народе благоволение к графу Уорику» [164].
К 1485 году количество представителей всех классов, готовых сражаться и умирать в гражданской войне, сократилось до жалкой кучки в сравнении с 1461-м. Общее число в сражении при Босворте не превышало 10 000 бойцов, причем крупные отряды, прежде всего дружина Генри Перси, графа Нортумберленда, так и простояли без дела до окончания основных событий битвы. Возникшие у Ричарда III сложности с привлечением поддержки хорошо документированы: уполномоченные по призыву вели мобилизацию неспешно, а крупнейшие подданные короля запаздывали со сбором дружин. Полидор Вергилий утверждает, будто люди массово дезертировали из войска Ричарда накануне боя. По мнению Гудмена, кампания в августе в любом случае не пользовалась бы популярностью из-за уборки урожая, но если дело обстояло так, то можно констатировать факт еще большего отдаления народа от политики [165].
Если с комплектованием королевских войск возникали сложности, то положение Генриха Тюдора можно назвать еще более печальным. Никто не рвался под его знамена во время марша из Милфорд-Хейвена, а попытка заручиться гарантиями верности братьев Стэнли не встречала твердого «да». В сложившихся обстоятельствах Генри вынужденно полагался на небольшую группу тяжеловооруженных всадников, бывших с ним в изгнании с 1483 года, и, вероятно, на тысячу французских наемников. Ричард, со своей стороны, рассчитывал главным образом на воинов из ближнего круга, своего двора и тех, кого привел на поле герцог Норфолк. Сыгравшее решающую роль вступление в боевые действия сэра Уильяма Стэнли лишь подчеркивает скромность масштабов битвы при Босворте. По самым смелым подсчетам, в ключевом сражении Войны Алой и Белой розы участвовало менее 10 000 человек, действительно скрестивших между собой оружие.
Хотя идти в бой и, возможно, умирать за политические принципы или в силу верности сеньору для многих становилось будничным, привычным делом в ходе Войны Алой и Белой розы, политическая смута XV столетия способствовала возрастанию и других форм насилия. Иными словами, гражданская война служила хорошим прикрытием для сведения личных счетов и для спонтанных, не вызванных давней враждой злодеяний. Парламент 1472 года признавал разрушительный эффект войны. Выступая с обращением на открытии заседания, епископ Рочестера Ричард Алкок заявлял, что, хотя Генрих VI, «источник больших бед и долгой болезни этой земли», уже умер, «многие великие занозы и гнойные раны» по-прежнему остались не изжитыми, и множество «мятежного люда» предавалось, как и ранее, грабежу и притеснениям простого народа [166]. Парламентарии обсуждали различные печальные происшествия недавнего времени, такие как убийства Джона Глина в Корнуолле, Ричарда Уильямсона в Йоркшире и распря между Талботами и Беркли в Глостершире. Насилие в позднесредневековой Англии носило чуть ли не характер эпидемии, однако политические передряги, очевидные с 1450 года, придавали новые формы и оттенки преступлениям и беспорядкам. Убийство важных персон, например епископа Чичестера Моленса в январе 1450 года или законоведа из Уэст-Кантри Николаса Рэдфорда в 1455-м, рассматривалось как показатель недееспособности королевского правительства и неестественности внутриполитической смуты.