Каждый случай одобрения налогообложения сопровождался всплеском жалоб на бедность со стороны депутатов. О наступлении фискального кризиса наилучшим образом свидетельствует возросшая частота представлений на обозрение палаты общин записей главного казначейства. Одно из заявлений было сделано в Рединге в 1439 году; и палата общин вновь проверяла финансовые отчеты в 1447, 1450, 1453 и 1455 годах.
Последние годы царствования Генриха VI стали временем окончательного крушения государственного бюджета ланкастеровской Англии. В плане денег гражданская война проходила вне государственных и общественных структур, представленных королем, баронами и народом. Корона, как и ее противники-аристократы, вынужденно полагалась для финансирования боевых действий на личные средства в виде денег, драгоценностей и дорогой утвари из сундуков, а главное — на частные владения. Подробные свидетельства о действии этого механизма практически отсутствуют, но ключевую роль, похоже, играли королевские казна и земли. С начала 1457 года значительные доли наличности, поступавшей в главное казначейство, перевозились из Вестминстера в Честер, Ковентри и Кенилуорт. После лишения всех прав герцога Йоркского и его союзников в 1459 году большинство отчужденных поместий перешло под управление особых держателей, которые, по всей вероятности, вносили получаемые средства непосредственно в казну. В прямых выплатах королю, конечно, нет ничего нового, но размах и количество таких взносов с 1456 года говорит об их возросшей важности.
Эдуард IV продолжал пользоваться личной казной как инструментом государственной финансовой системы. С середины 1460-х годов главное казначейство было вытеснено с позиции ведущего финансового института. Королевские казначеи управляли государственными доходами, основанными преимущественно на росте земельных владений государя; благодаря этому, похоже, корона восстановила свою платежеспособность не позднее конца 1470-х годов. Марк Ормрод недавно предположил, что добиться этого при Эдуарде удалось путем возвращения от «налогового государства» поздних Плантагенетов и Ланкастеров к «доменному государству» ранних королей. Фактически государям приходилось умерять аппетиты, когда у политического сообщества наступал предел готовности оказывать им поддержку [186].
Данный подход, однако, страдает излишней упрощенностью и свидетельствует о непонимании природы финансового механизма Йоркской династии. «Эксперимент с земельными доходами» ее королей во многом удовлетворял призыву Фортескью по пополнению казны, но в то же время использовал привычные методы, применявшиеся магнатами при управлении собственными финансами.
Данный прием имел важные и далекоидущие последствия. Во-первых, доход казны Эдуарда IV, как частные средства, не фиксировался главным казначейством. Во-вторых, Эдуард IV вовсе не отказывался от поиска новых, нетрадиционных налогов, иногда бросая прямой вызов власти парламента одобрять подати и надзирать за расходованием средств, в особенности в 1460-х годах. Депутаты по-прежнему продолжали протестовать, пользуясь риторикой государственного бюджета и фиксируя в парламентских анналах обеспокоенность действиями Эдуарда, а он, по сути, этого не замечал.
В 1472–1474 годах палата общин попыталась выставить условия по сбору и тратам ассигнований, и король в принципе согласился, но свидетельств управления налогами в соответствии с требованиями парламентариев не обнаружено. Добровольные пожертвования Эдуарду в 1474 и 1481 годах следует рассматривать в том же контексте. Эти сборы, уже не являвшиеся расширением или продлением более ранних общих займов, выходили за конституционные рамки и как таковые подверглись хуле и порицанию со стороны Ричарда III. Но вместе с тем, как показывают споры по поводу налогообложения, в значительной степени теория и практика королевских финансов при Йорках по-прежнему ограничивалась риторикой «государственной необходимости». Что характерно, после первого парламента в царствование Эдуарда попыток предоставления королем депутатам подробного отчета о поступлениях и расходовании средств не отмечалось.
Генрих VII, в свою очередь, не слишком связывал себя бюджетной риторикой. С 1487 года он возродил институт казенной палаты как финансового органа власти еще Йоркской династии, но особенность его денежной политики заключалась не в управленческих новшествах, а скорее в теории и понятиях, лежащих в ее основе. Как и во многих других аспектах правления, Генрих, возможно, и здесь ориентировался на Францию как на образец и источник вдохновения. То, что французские государи прочно удерживали корону на голове, гарантировалось их достоянием, за которое они не несли ответственности ни перед политически значимыми подданными, ни перед парламентом. Личный финансовый аппарат казначейства обеспечивал Генриху политическую безопасность. Пусть к концу царствования Эдуарда IV королевская казна и потеснила главное казначейство по объему основных денежных потоков, на протяжении большей части 1460-х и 1470-х годов основная функция коронных земель и королевских прерогатив оставалась политическим инструментом, а не альтернативным средством финансирования.
186