Приведенный ниже эпизод (новелла XCIX) не только типичен для «Повести об Исэ», но и дает представление о тогдашних нормах общения. Стихотворения хэйанского периода, частные и субъективные по содержанию, зачастую были одновременно публичными и социальными, поскольку сочинялись для конкретного случая. Это могло быть официальное соревнование поэтов, или, как в данном случае, первая встреча возможных любовников: обмен стихами часто являлся единственным способом проявить романтический интерес в благовоспитанном обществе. Подлинный смысл этих стихов — вопрос о неравенстве рангов. Вероятно, Нарихира, бывший, напомним, по рождению принцем императорской крови, стоял на социальной лестнице гораздо ниже, чем женщина, о которой идет речь, и с самого начала чувствовал, что эта разница сделает его ухаживания безнадежными.
В давние времена, в день состязаний на ристалище гвардии, в стоящем напротив экипаже, из-под нижней занавески, слегка виднелось лицо дамы, и кавалер, бывший в чине тюдзё, сложил такое стихотворение:
А дама в ответ:
Впоследствии он узнал, кто она[46].
Мы же можем предположить, что речь идет о супруге императора или другой очень высокопоставленной особе. В жизни Аривары Нарихиры, во всяком случае, были весьма громкие скандалы.
Тоса-никки, рассказ о путешествии, написана в основном прозой. Исэ моногатари — текст со стихотворной доминантой, это, пожалуй, сборник эссе о чувствах. Несмотря на разницу в литературной форме и целях, эти две книги объединяет нечто общее — невозмутимость героев и стойкость их духа. Отчасти сие обусловлено тем, что в обеих речь идет о провинции и опыте аристократов за пределами столицы. Отчет Цураюки заканчивается его возвращением в Киото. Нарихира часто уезжал из города с поручениями или в поисках удовольствий, и многие эпизоды Исэ моногатари нам представлены в провинциальных декорациях. И все-таки составленные придворными для придворных литературные записки обоих авторов передают ощущение жизни двора и страны в целом. Два мира четко разделены, но связи их — официальные и частные — неизменны и постоянны.
Хэйанские никки, или придворные художественные дневники, жизнь провинций, напротив, полностью игнорируют. Они автобиографичны и посвящены бытию знати в столице. Все их написали женщины, а сами дневники — не столько каждодневный рассказ о происходящих событиях, сколько описание самых ярких впечатлений авторов. Эти впечатления рождали чувства, о которых пишущие посчитали нужным рассказать, поэтому никки отличаются глубоко личными интонациями, это своего рода исповеди. И тем не менее есть основания полагать, что никки были не просто частными записками. По-видимому, их распространяли среди небольшой группы заинтересованных читателей и, возможно, после критического обсуждения переписывали. Вполне вероятно, они были не только хроникой самонаблюдения, но и продуктом хэйанского «салонного общества».
Старейший и самый длинный из придворных дневников — Кагэро никки («Дневник эфемерной жизни»), датируемый приблизительно 975 годом. Имя написавшей его женщины неизвестно, но мы знаем, что это жена Фудзивара-но Канэиэ, занимавшего пост регента в 986–990 годах. Жен и любовниц у Канэиэ было много, и хотя от союза с женщиной, написавшей Кагэро никки, у него родился сын Митицуна, Фудзивара пренебрегал ею. Женщина пишет об этом с горечью и возмущением. Дневник, по сути, представляет собой рассказ об его ухаживаниях в 954 году и о последующем браке — глубоко несчастном для нее. Обрывается никки вечером последнего дня 974 года, в тот момент, когда в ворота ее дома кто-то громко постучал. Возможно, это Канэиэ решил нанести очередной короткий визит, но к тому времени супруги ведь расстались — на сей раз окончательно, и она почти примирилась с ситуацией.