— Чжуан? Что это за имя такое? Как оно пишется?
— Ты смотришь телевизор, Ч.?
— Ч., сколько часов лететь из Китая в Англию?
— Черт побери, целый миллиард! Неужели в твоей стране и в самом деле живет столько народу?
Они громко говорят, громко смеются, громко режут мясо на кухне. Они напоминают мне мою собственную семью и совсем не похожи на лондонцев.
На стене в гостиной висит штук двадцать золотых и серебряных медалей. Висят они под фотографиями овец и коров — победительниц каких-то фермерских соревнований. К той же стене булавками приколото несколько вырезок из местных газет с фотографиями твоих сестер, обнимающих корову-победительницу. У коровы на шее висит большая медаль. Я не понимаю смысла соревнований между коровами.
В комнате, где стоит телевизор, висят фотографии овец. У каждой овцы свое имя, и выглядят они очень непохоже друг на друга. Ту, что слева, зовут Оксфордский Холм — она похожа на большую толстую собаку с угольно-черным носом и ушами. Овцу слева зовут Дартмур, у нее спутанная кудрявая шерсть, похожая на женскую завивку. Овца в центре — Эксмурский Рог, у нее круто загнуты рога, а тело короткое, похожее на снежный ком… Фотографий людей нет. Я словно попала в овечий музей.
Захожу на кухню. Твоя мать готовит рождественский ужин. Я замечаю тарелки с изображением овец, чашки с коровами и чайник в форме маленькой козочки.
Все в доме выглядит старым, как твоя бабушка. Ей девяносто семь лет. Она живет наверху. Ты ведешь меня поздороваться с ней. Она худа и костлява и слишком стара, чтобы ходить — и говорить тоже. Похоже, она тебя не узнала.
Я пытаюсь понять этих женщин, говорящих с сильным акцентом. Дружелюбие это или грубость? Когда твоя сестра рубит мясо, от нее исходит ощущение какой-то жестокости, и мне хочется стать как можно тише и незаметнее. Может быть, это одна из причин, которые заставили тебя покинуть родные места, переехать в Лондон и не общаться с женщинами в юности?
После ужина все, усталые, идут спать. Мы спим на диване в гостиной. Полночь. Вся ферма покрыта большой-пребольшой тишиной. Ни соседей, ни паба, ни магазина, ни машин, ни поездов. До цивилизации далеко, даже дальше, чем в моем родном городе. Тихо, словно на краю мира. Время от времени где-то далеко-далеко запускают фейерверк. Но весь остальной мир заморожен, как льды Северного Ледовитого океана.
Наутро идет снег. Ферма покрывается тонким слоем снега. Надеюсь, ферма счастлива, что ей досталось снега в этот особенный день. После обильного позднего завтрака мы смотрим по телевизору речь королевы, потом прощаемся с твоей семьей и снова отправляемся в путь. Твоя мать и сестры стоят перед домом и машут нам руками. Я смотрю на них из кабины фургона, и мне становится грустно. Может быть, нам следовало остаться подольше, съесть рождественскую индейку, которую они готовят весь день. Но ты говоришь, что не можешь здесь задерживаться. Даже до вечера. И мы уезжаем из фермы Лоуэр-Энд, оставляем позади грязь, овец и зимнюю траву.
Едем до самого Лондона, не останавливаясь. На улицах никого нет, даже ни одного завалящего призрака. Сюрреалистическая картина. Слишком уж все идеально.
Снег укрывает грязный Лондон белым пуховым одеялом. Снег знает, что делает, знает, как сделать город ярче и добрее.
Мы останавливаемся у кафе на Хэкни-роуд — возможно, только оно одно в нашем районе и открыто. Хозяин — иностранец, наверное, с Ближнего Востока. Думаю, он решил, что лучше уж провести день в кафе, чем в своем съемном подвале на востоке Лондона. На каждом столике стоят красивые красные цветы. Я ем рыбу, а ты — картошку. Смотрим в окно. С неба падает снег. Хозяин кафе говорит нам: «Счастливого Рождества». Он, должно быть, очень рад, что к нему в такой одинокий день наконец-то заглянули посетители.
ЯНВАРЬ
предательство
betray (гл.) — изменять, предавать (страну, друга и т. п.); выдавать (тайну); не оправдывать (надежд, доверия).
То ли время затягивает нас в свой быстрый водоворот, то ли это мы засасываем время в наш внутренний мир — не знаю. Кажется, Рождество было только вчера, а вот уже Новый Год. Вчера вечером мы занимались любовью как два потерявших надежду человека, и этим утром снова. Все кажется таким пустым. Отчаяние — или страх. Нам нужно сделать что-то незабываемое, чтобы заполнить память.
Единственное, что я люблю абсолютно, без всяких сомнений — это твое тело. Я люблю его. Его температуру, мягкость, доброту. Я могла бы расстаться с тобой — но не с твоим телом.