Первым делом они спросили, какие передачи я смотрю по телевизору. Что показывает, то и смотрю, сказал я. Не знал, что их несколько. Э, сказали они, ну а как вообще относитесь? Я задумался. В самом деле, как я вообще отношусь? Куда отношусь? Давно ли? Неужели у меня вправду есть свое скромное место на их диаграмме? Я сам как диаграмма.
Вполне возможно, я думал вслух, потому что те рассердились. Мы не для дурки статистику делаем, сказали они. «Серьезно? — сказал я. — А кто народ поминал?» — «А народ сам разберется, — сказали мне. — Или вы против народа?» — «Нет, — сказал я, — это народ против меня. Хотя он об этом, конечно, не знает; как в американском суде, понимаете? У народа нет шанса узнать, кого он засудил. А когда появляется шанс, пропадает желание». — «Какая херь», — сказали они. «Эй, эй! — сказал я. — „Херь“ — это мой копирайт». Тогда они сообразили, что о суде я говорил не зря, испугались и повесили трубку.
Это всё происки тайной канцелярии, подумал я.
Тот мужик, о котором я думал, что он давно помер, поселился в моем телевизоре, и я не мог его оттуда выжить ни угрозами, ни оскорблениями. Я краснел за двоих, когда говорил ему то, что говорил. Другой бы упал в обморок, а этот улыбался. (Это специфика телевидения. Они считают дебилом тебя. Ты считаешь дебилами их. Все довольны.) «Это не игрушки!» — говорил мне мужик. Еще бы, соглашался я. Не игрушки. Я только не понимаю, на х… я затеял быть добродетельным, когда нравственность опять в моде. Заметь, говорил мужик, пока тебя не трогают. А какой смысл меня трогать, удивлялся я. У меня что, нефть есть, или влияние на умы граждан, или убеждения, пропади они пропадом? А не помешали бы тебе убеждения, ронял мужик как бы невзначай. Убеждения и гражданская позиция. Я вздрагивал. Эх-эх, думал я, все равно пропадать. Не пустить ли в списочек петитом гражданские доблести?
О том, что нам Чубайс, всё написал еще Филипп де Коммин. «Дело в том, что на малых и бедных людей всегда найдется достаточно таких, кто их накажет, если они того заслуживают. Их наказывают довольно часто и тогда, когда они не совершают никаких злодеяний, либо для того, чтобы преподать урок другим, либо чтобы захватить их имущество, а бывает, что и по ошибке судей. Но кто займется расследованием деяний великих государей, их могущественных советников и губернаторов провинций, необузданных городов и их правителей? Кто накажет их? Следовательно, нужно признать, что ввиду злонравия людей, особенно могущественных, необходимо, чтобы у каждого сеньора и государя был противник, дабы держать его в страхе и смирении; иначе было бы невозможно существовать ни под ними, ни при них».
Ибо, не продолжает Коммин, если наши алчные, сильные и своевольные бароны, ослабев и смирившись, перестанут занимать собою досуги государя, то государь, чего доброго, перенесет свой деятельный пыл на управление страной, которая только тогда, вероятно, поймет, кого именно в конечном итоге взяли за жопу.
«Подонку от любящего сердца».
Выслушав дополняющие подарок упреки, я вполне чистосердечно сказал, что прощения просит не тот, кто виноват, а тот, кто любит. После чего любовь вспыхнула в девушке с новой силой, а я, если можно так сказать, потерял лицо. А как, интересно, сохранить лицо в подобной ситуации?
Нотабене. У адресата любой любовной лирики есть все основания для убийства.
Почему я должен рассказывать о себе такие вещи? Конечно, не должен. Это бесполезно и постыдно, хотя остается надежда поднять читателю настроение, а с ним и тираж. Будь козлом или Дионисом по желанию, но изволь вывернуться наизнанку и сделай так, чтобы это покатило.
Немножко денег, немножко забавного; всё, что нужно мне, всё, что нужно читателю. Мы совершаем невинный обмен одного обмана на другой; почему бы нам не поладить на этом базаре, если каждый знает о каждом, что тот — барыга и мошенник? Дано: бизнес между душами. Читатель, писатель и девушка. Плюс грязные технологии чистого сердца. Минус чистоплюйство. (Это у людей.) Плюс чистоплюйство. (Это у меня.)
Женщины, как правило, ставят не на ту карту и, как правило, ставят всё. Поэтому им есть из-за чего переживать. Но практиковаться в безмолвном и гордом страданье они не любят. (Это было бы и несправедливо.) Кристальной ясности поступкам они противопоставляют слова «нам нужно поговорить». Ну, говори. Имеешь право.
Нотабене. У каждого человека есть право не знать правду.