— Всю жизнь мечтал. Не считайте меня дураком! Зачем же в таком положении мне сознаваться? Я еще выкручусь, вот посмотрите.
— Для того чтобы поставить над прошлым точку, — сказал Солдатов.
— Это как же понимать? — сверкнул глазами Шахов.
— Сейчас поймете. Вам уже под сорок! Я хочу, чтобы это была ваша последняя судимость. Лично мне не нужно ваше признание из-за страха. Лично я обойдусь без него. Вы вчера говорили о страхе?
— Не понял, — Шахов нервно зевнул, прикрыв рот ладонью, — какое отношение это имеет ко мне?
— Скажите откровенно, когда на грабеж шли, то знали, чем это грозит?
— Знал.
— Вот видите, и страх не сдержал! Выходит, дело не в страхе.
— А в чем же?
— Совесть у вас глухая. Живете как в спячке… и зло творите.
— Это все слова. Выразительно говорите. Послушаешь… — с неприятным смешком процедил Шахов.
— А, пожалуй, вы правы. Действительно слова. Шахов молчал, не понимая, куда клонит Солдатов.
В жизни он не раз сидел во время допросов по эту роковую для него сторону стола и уже давно стал рассматривать эту сторону как западню, которая вот-вот захлопнется.
— Да, — повторил Солдатов, — слова вам действительно уже осточертели. Словам вы не верите, а верите, наверное, в судьбу.
— В судьбу верю, — согласился Шахов.
— Судьба играет человеком, так, что ли? — улыбнулся Солдатов.
— Играет, — согласился Шахов.
— И с вами она играла всю жизнь?
Шахов молчал. Солдатов понял, что больно задел этим вопросом его самолюбие. Странная все-таки психология у воров. С одной стороны, им нравится ссылаться на судьбу, которая играет человеком, с другой стороны, не хочется расписываться в собственной беспомощности, не хочется подтверждать: да, я пешка, которую как угодно передвигает чужая рука.
И, будто бы угадав его мысли, Шахов усмехнулся:
— Что я, пешка, ноль? Иногда судьба играла мною, а иногда я ею играл.
— А когда вы ею играли? Когда воровали, грабили?
— А хотя бы и тогда, — вдруг выпалил Шахов. — Ведь поиграл же…
— А когда она вами играла? — наступал Солдатов. Шахов не ответил, ощутив себя в неожиданной ловушке.
— Вы умеете рассуждать логически, — твердо продолжал Солдатов, — вот и подумайте, когда судьба играла вами? Когда вы были честны, когда жили по-человечески, тогда, что ли?
— А я никогда не был честен, — по-прежнему с вызовом возразил Шахов. — Я никогда не жил по-человечески, как люди, которых вы уважаете.
— Неправда, Шахов. В жизни человек не былинка, которую ветер гнет. Вы тоже были честны и поступали по-человечески.
— Когда же это? — деланно рассмеялся Шахов.
— Да хотя бы несколько лет назад, когда вышли из колонии. Тогда вы увлеклись женщиной, имя которой сейчас называть не будем, когда начали работать на фабрике и однажды вечером вас повстречали двое мужчин. И опять имен называть не будем, вы и так знаете их хорошо. Помните? О чем они с вами говорили, помните?
— Откуда вам это известно? — глухо спросил Шахов.
— Если бы мне о вас ничего не было известно, — добродушно усмехнулся Солдатов, — я бы не рискнул вступать с вами в этот спор. Думаете, я верю в вашу слабость? Нет, я верю в вашу силу. Вы твердый орешек.
— Не расколете, товарищ начальник, — мрачно сострил Шахов, обыгрывая двойной смысл слова «расколоть».
— А я не хочу вас раскалывать. Я хочу, чтобы вы еще тверже стали, — неожиданно ответил Солдатов, — чтобы вы стали опять таким же твердым, каким были в тот вечер. Когда тех двоих арестовали за попытку ограбить инкассатора, они нам рассказали о вас. Меня поразило тогда не то, что вы не соблазнились деньгами, а то, что не побоялись угроз.
— А вы считаете, что Шахов трус, вот и удивились!
— Я тогда не удивился. Я сейчас удивляюсь…
— Чему? — поинтересовался Шахов.
— Тому, что в вас вроде бы два человека живет. Один, трусливый, сейчас сидит передо мной. Второй, смелый, стоял тогда перед ними. Один, жадный, польстился на сумочку. Второй — почти бессребреник. Не соблазнился деньгами инкассатора. Один злой, умеющий жалеть человека. Второй вроде бы и незлой…
— А вот сейчас вы, начальник, ошибаетесь. Я никогда не был незлым.
— Нет, были однажды, — ответил уверенно Солдатов. — Рассказать? — Это был безрассудный, смелый ход, потому что Солдатов не знал ничего такого в жизни Шахова, что бы говорило о том, что тот может быть и незлым. Но Шахов вдруг поверил, что Солдатову известно о нем совершенно все, и обмяк, и выдавил из себя привычное: