— А если любишь, — сказал Солдатов, — то, наверное, и жалеешь. Ведь любви без жалости не бывает. Тем более к женщине, даже если она мама родная.
— Ну, жалею, — согласился Юра. И опять зло добавил: — А его ненавижу…
— Вот и возникает у тебя, дорогой, непримиримое противоречие в твоих чувствах. Мать ты любишь, жалеешь, а человека, который ей дорог, ненавидишь. Много ли радости от такой любви-жалости?
— А он, думаете, любовью пылает? — опять запальчиво спросил Юра. — Чувствует себя хозяином в доме. А какой он хозяин? Это наш дом! Мой и мамин.
— Это ваш дом, — согласился Солдатов. — Только дом, в котором живет неприязнь, даже ненависть, я бы не назвал домом. Это место, где ночуют, едят, хранят вещи, читают газеты. Но это не дом. Дом — это то место, где люди любят и уважают друг друга.
— Что вы все о моих чувствах?! — вдруг смутился Юра. — Я в них сам запутался.
— Да, — согласился Солдатов, — чувства — клубок тугой. Но чтобы дальше жить по-человечески, надо его распутать.
— Маме нужен человек, который и меня бы любил, — тихо ответил Юра.
— У него есть дети, как ты думаешь? — спросил Солдатов.
— Какие у него дети? — скривился Юра. — Бобыль он. Да и не нужны ему дети…
— А вот я было подумал, когда заявление принимал, что дети у него есть. Такая была странная минута. Я спрашиваю у него — дети есть? А он молчит, колеблется. Я повторяю вопрос: дети есть? А он опять не отвечает.
— Чего-то он хитрить вздумал? — сказал Юра.
— А он, дорогой мой, не хитрил. Он думал не о том, чтобы меня обмануть. В этом деле не обманешь. Он о тебе думал.
— Обо мне? — удивился Юра. — Это с какой стати?
— А вот с какой. Объясню тебе, растолкую. У Боровика, так сказать, юридически детей нет. И самое простое было для него так вот и ответить: — Нет, мол, детей. Но у человека, кроме формальных ответов, есть и неформальные, связанные не с анкетой, а с жизнью души. Вот он и колебался. Между нет и да. А да — это ты. Да, ты! Не перебивай! Ты чувствовал его всех меньше. Помнишь, как в бассейн он тебя устраивал, как уроками интересовался, как учил водить автомашину? Думаешь, делал он это для того, чтобы мать к себе расположить? Нет! Тебя он хотел склонить к себе. Потому что устал от одиночества. И ходил к вам домой не только ради матери, но и потому, что хотел почувствовать себя дома. Дома! Где есть и жена, и сын, и ужин, и газета, и тишина. Ты знаешь, какое самое опасное чувство, которое разрушает человека?
— Ложь! Страх! — ответил Юра.
— И ненависть! — добавил Солдатов. — Тебя ослепила ненависть. Ослепила от эгоизма, себялюбия… Ты мать не захотел с ним делить. Но ведь человек существо неделимое. И этому существу больно, ох как больно, когда его рвут на две части. Ты думаешь, что самая страдающая сторона — это ты… И себя самого жалеешь. А ведь самая страдающая сторона — это мать. И ее ты не жалеешь ничуть. Ты не понимаешь и понимать не хочешь, что отнимаешь у нее право на собственную жизнь! Представь, что если вдруг я отберу у тебя такое право, возьму и скажу — с завтрашнего дня не смей встречаться с Леной или с какой-нибудь еще девчонкой. Или мать этой девчонки запретит ей встречаться с тобой. Ведь ты возмутишься! По какому праву? Мы ведь личности! У нас ведь свои собственные души. Тебе пятнадцать лет, и то возмутишься. А матери твоей побольше. Думаешь, она не возмущается? Только ее возмущение — это боль. Тихая, молчаливая боль. Об этом вот и подумай. — Солдатов взглянул на часы. Было уже около четырех.
— Для этого вы и посадили меня к себе в «Жигули»? — вдруг удивился Юра.
— Нет! — помедлив, ответил Солдатов. — Моя задача была проще. Я должен был выяснить у тебя насчет ключа и Жестянникова. А весь этот разговор ты сам завел. Видно, наболело у тебя. Вот я и ответил тебе, как мог. Будем считать, что профилактикой я с тобой занимался.
— Профилактикой? — улыбнулся Юра.
— Да, — подтвердил Солдатов, — слово тяжелое и нудное, а скрыто в нем так много, что и за несколько часов не перескажешь. А если в двух словах, то профилактика в нашем деле — это выпрямление человеческих душ. Это очеловечивание отношений. Ты парень умный и поймешь, что если души будут прямые и отношения человеческие, то откуда же возьмутся черствые люди? Вот раскрываешь дело и думаешь, что виноват не только преступник, виноваты и те, кто не сумел его вовремя остановить… На то, что я сказал тебе несколько обидных фраз, не обижайся. Мы же договорились разговаривать как мужчина с мужчиной, — Солдатов похлопал его по плечу. — Ты завтра приди ко мне. Завтра после обеда… — и неожиданно почувствовал, что эти промелькнувшие минуты разговора с Юрой отбросили его на многие годы назад, когда он вот так же переживал за себя и за мать, которая после гибели отца на войне пыталась наладить свою жизнь. Но тогда у него была поначалу мальчишеская ревность, сменившаяся уже потом взрослым пониманием…