И тут Элина все-таки рассмеялась. У Петра очень своеобразная тетушка. Но какая замечательная! И после третьей чашки чая Эля решилась спросить Софию Аристарховну еще кое о чем.
– София Аристарховна, я хотела вас попросить…
– Так-так… – подбодрила ее София Аристарховна.
– После Валентина Самуиловича остались иконы. Очень ценные и очень старинные. Валентин Самуилович хотел передать их в музей, и, может быть, вы…
– Иконы? У Вали? Старинные и ценные? – София Аристарховна покачала головой. В ее голосе явственно слышалось удивление. – Странно. Валя мне ни разу, ни словом не обмолвился о том, что у него есть иконы. Очень странно.
Эля пожала плечами и встала.
– Посмотрите?
– Конечно, посмотрю. Ты меня заинтриговала.
София Аристарховна долго и молча смотрела в сейф. Даже голову наклонила. Потом поправила на носу очки и обернулась к Элине.
– Эля, деточка, тебя не затруднит принести из прихожей мою сумку?
Пока Эля ходила в прихожую, она гадала, что там у Софии Аристарховны в сумке? Набор для определения подлинности – если такой бывает, конечно?
Там оказались тонкие нитяные перчатки. Их София Аристарховна и надела, прежде чем достать иконы из сейфа. Она вынимала иконы по одной, тщательно их осматривала, поворачивая в разные стороны, подходила к окну, чтобы на них падало больше естественного света. И, наконец, вернула все иконы в сейф и стянула перчатки.
– Поразительно, – женщина покачала головой. – Просто поразительно.
– Что именно поразительно? – Эля чувствовала, что почему-то начинает волноваться.
– Ты говоришь, будто Валя утверждал, что это подлинники?
– Ну… да. Валентин Самуилович так говорил. Что они старинные. И ценные. И что надо их отдать в музей. Но не успел. Я вот и подумала, что надо завершить и исполнить его желание…
Эля замолчала под взглядом Софии Аристарховны.
– Это подделка, Эля, – негромко проговорила Воробьева. – Причем очень грубая. То есть вот даже не надо быть экспертом, чтобы понять, что это не подлинник.
– Но как же… как же так?.. – прошептала совершенно потрясенная Эля.
– Вот и я себе задаю этот вопрос – как? – София Аристарховна скручивала в пальцах перчатки. – Валентин не был экспертом, но на общем уровне он об иконах кое-что понимал. Мы о них довольно часто говорили – он умел слушать, а меня хлебом не корми – дай поговорить о любимом деле. Валя должен бы понять… знать, что это подделка. И я не понимаю, зачем он утверждал, что… Скажи, они у него давно?
– Очень давно, – отозвалась по-прежнему растерянная Эля. – Несколько десятков лет.
– Тогда я совсем ничего не понимаю. И почему он мне ничего никогда о них не говорил? Ладно! – София Аристарховна решительно повернулась. – Пойдем-ка, Элечка, еще чаю попьем. Я постараюсь разузнать все, что можно, по этому вопросу. А ты пока ни о чем не думай и занимайся своим проектом, договорились?
– Договорились. А у меня еще шоколад вкусный есть. Хотите?
– Хочу.
– Тихий, слушаю.
Ему ответили после паузы.
– Петр Тихонович, вас тут ожидают.
– Пусть ожидают, – раздраженно отозвался Петр, поворачивая руль. – Я только из прокуратуры вышел. Минут через тридцать буду.
– Он с самого утра. Под дверью ждал.
– Людмила, что ты мне, на жалость давишь, что ли?! – после разговора с прокурором Петр был не в самом радужном настроении. Нет, на секретаря срываться не дело, конечно, но… – Кто там такой настойчивый?
– Евгений Поварницын.
Нога сама собой дернулась на педали тормоза. Сзади оглушительно засигналили.
– Люся, ты в курсе, что он у нас в розыске?!
– В курсе. Потому и звоню.
– Так, срочно найди Кораблёва, он все сделает! Или нет, я сам ему позвоню! А ты не спускай с него глаз, поняла меня?!
– Поняла, – немного обиженно отозвалась Людмила и отключилась.
Нет, маловероятно, конечно, что Поварницын куда-то теперь денется. Тем более. Люся говорит, что с утра ждет. Но все же… Неужели явка с повинной? Вот же непредсказуемый типчик!
– Арсений, привет. Ты на месте? Так, плюнь на Макарова и дуй к нам. У нас там Поварницын явился. Именно. Бегом!
Петр молча смотрел на Поварницына. Поварницын так же молча, исподлобья, смотрел на Петра.
– Ну, рассказываете, Евгений Валентинович. Я очень соскучился по нашему общению.
– Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал, – поведение Поварницына за то время, что он провел в бегах, изменилось. Как и он сам. Он осунулся, кажется, похудел. Взгляд загнанный и, одновременно, упрямый. – Отца я не убивал. А вы… вы делайте, что там вам положены.