Сейчас все взаправду.
Капли дождя стекали по шее и лезли за шиворот, заставляя ежится.
Все.
На сегодня закончено. Иеф поднялся с трудом, ноги затекли, не слушались и кружилась голова. Можно идти.
Дома шумно и непривычно многолюдно. Как не кстати сейчас…
Хотелось побыть одному и в тишине. Буркнув что-то неразборчивое, Иеф ушел наверх, в кабинет, от завтрака отказался, только попросил горячего вина.
8
Следующим вечером в дом буквально вломился Бергес. Едва не снес старичка Бертрана на пути, поскакал через три ступеньки наверх. Взмокший весь, запыхавшийся.
— Иеф! — орал он еще с лестницы.
От такого начала королевского венатора слегка передернуло — даже страшно представить, что у него там.
— Да? — он вышел было на встречу, но Бергес схватил его за локоть и втащил в кабинет. Поговорить наедине.
— Слушай, как Зимородок? Он еще жив?
Черт! Иеф мысленно выругался — ну, и вопросы!
— Не знаю. Судя по тому, что тело еще не сняли — наверное, да. Там охраны — толпа, не подойдешь. Строго блюдут, собаки. Боятся очередного подвоха. Хотя уж чего бы проще, на самом-то деле… заколоть и сжечь тело… ан нет… Мертвого — ни один колдун не воскресит.
Говорить все это было неприятно.
Бергес слушал в пол-уха, схватившись за стенку, стараясь отдышаться. Набегался? С непривычки-то. Вытер лоб тыльной стороной ладони, глянул на венатора.
— Якоб жив, — вдруг выдал хрипло.
— Что?!
Иефа аж подбросило на месте, а Бергес в ответ скрипнул зубами.
— Якоб жив… — повторил он. — Плох, правда, старик, и очень слаб… но вроде пошел на поправку. Что-то да сможет… Не в полную силу конечно… Но…
— Да какого ж черта тогда?! — Иефу показалось, что он кричит, но вышло почти шепотом, тихо. Змеей зашипел.
— Я раньше не мог, — лицо Бергеса совсем багровое от напряжения. — Поверь, Иеф, я не мог ничего сделать. Мне велели привести Зимородка в Гельт, и чтоб… ну, ты же понимаешь… чтоб никаких магических штучек… ну, как я иначе… у меня семья…
Оправдываться он не умел, да и разве оправданиями теперь поможешь?
Иеф бродил по кабинету, от стены к стене. Бергес сидел на краешке табуретки, словно готовясь сорваться в любую минуту, снова побежать.
— Я Зимородку все рассказал, — тихо сказал он. — И про Якоба, и вообще…
Иеф зло глянул на него.
— И как, полегчало? Совесть теперь чиста?
Бергес шумно сглотнул, уставился в пол.
— Зимородок дурак, — сказал Иеф. — Нельзя было…
Что бы он на его месте? Иеф и сам не знал. Что теперь? Не знал тоже.
— Слушай, Язон, нужно как-то вытащить у них Зимородка… Может еще можно…
— Там охраны, небось…
— Я могу!
В дверях стоял Хайме.
— Кречет? Что ты здесь…?
— Признаваться пришел, — буркнул Иеф, — голову притащил. Хочу, говорит, помочь.
И вдруг ухмыльнулся — вышло нервно и зло.
— Вот пусть помогает!
Из дома венатора он вышел с черного хода. Осторожно, стараясь не привлекать внимания, пошел, потом все быстрее…
Тогда еще, на пороге, Иеф остановил его.
— Вытащишь его, Хайме, я тебе коня, доспехи и все снаряжение дам! Рекомендательные письма напишу! Возьмут тебя оруженосцем. Понял.
Хайме отчаянно замотал головой.
— Мне не нужно ничего!
До коня ли сейчас? Он уже бежал, продираясь сквозь толпу, почти не замечая ничего на своем пути. Быстрее! Вот уже почти! Господи, только бы успеть, только бы все получилось, Господи! Пожалуйста, помоги! Пожалуйста, Господи!
И все равно было, что Господа нельзя просить о таких вещах. Он всего лишь хотел спасти, а что потом будет с ним — не важно!
Обернуться виверном и спасти Зимородка. Во что бы то ни стало! Сердце колотилось словно бешенное, так же как там, в горах, той ночью… Он сможет! Если будет нужно, обернется виверном и перегрызет глотки им всем! Сожрет живьем и не подавится. Что угодно сделает. Плевать ему, что будет потом. Потом можно и на костер… да сколько угодно!
Да! Если сейчас потребуется — перегрызет глотки им всем! Зубами. Он уже зверь, как и его отец — Хендрик Волк, герой, храбрый рыцарь, погибший на Святой земле.
Он сделает это.
Волчья шерсть дыбом вставала на загривке. Виверн, сын Волка. Черный Кречет.
Пусть его душе вечно гореть в аду. Пусть! Если он отступится сейчас — душе гореть втройне! И пусть святые отцы с поднебесных витражей взирают с презрением и гневом на него.