— А что, если она откажется тебя слушать?
Что, если она потребует, чтобы ты опять ходил в коллеж? Ты же знаешь, что она имеет право принудить тебя.
— Тогда я удеру! — был ответ.
Оба замолчали на то время, что им понадобилось, чтобы слезть с тумбы. Теперь все матросы были на берегу, и люди стали расходиться, чтобы вернуться в тепло своих домов или в кабаки.
На миг Жиль и Жан-Пьер, глядя в лицо друг друга, как будто они виделись впервые, почувствовали внезапное смущение, робость, будто их настоящей дружбе мешали годы безразличия.
Тишину нарушили часы на рядом стоящей церкви, пробившие полчаса. Жан-Пьер смущенно улыбнулся.
— Может, следовало бы пойти в коллеж? — сказал он и, добавил с комичной гримасой:
— Мы теперь здорово опоздали, и думаю: нас прямиком отправят в «Барбэн».
Жиль ответил ему такой же улыбкой:
— В этом можешь не сомневаться! Но не кажется ли тебе, что дело того стоит?
Юноши пустились бежать, стремясь скорее добраться до конца поднимающейся вверх по склону улицы не столько из-за того, что боялись ударов палкой, которые вскоре посыплются на их плечи и в перенесении коих оба были достаточно опытны, чтобы не придавать им слишком большого значения, сколько для того, чтобы согреться.
Однако, когда они увидали двухсотлетний главный портал коллежа Сент-Ив, Жан-Пьер, не произнесший ни слова за все время, что они бежали, резко остановился.
— Скажи мне, — спросил он Жиля. — Ты всерьез говорил там, на набережной, что хочешь уйти в море?
— Конечно, — ответил Жиль. — Но почему ты спрашиваешь?
— Ну, тогда слушай! Вечером, когда колокола собора пробьют девять часов, встретимся на углу Рыночной улицы, перед скульптурой «Ванн и его жена» . Не задавай вопросов, — добавил он живо, увидев, что Жиль открыл рот. — Я отведу тебя в одно местечко, где тебе понравится. Теперь пошли, чтобы нас скорее наказали, и до вечера!
— До вечера! Я приду! — ответил Жиль.
Для Жиля наказание было удвоено за то, что он пропустил исповедь под таким пустым предлогом, как болезнь. Сверх того ему было приказано по выходе из башни «Барбэн» отправиться в часовню, предстать там перед священником и прочитать двойную порцию молитв, перебирая четки. Жиль безропотно принял все это, поддерживаемый надеждой на новые дали, открытые ему Жан-Пьером. Он решительно пошел на исповедь, но покаялся не во всех своих грехах, впервые таким образом не исполнив нравственных обязанностей, казавшихся ему теперь ненужными и несовместимыми с устремлениями того мужчины, каким он начинал уже становиться.
Итак, с последним ударом часов, пробивших девять вечера, он уже вышагивал по грязным булыжникам маленькой площади, пустынной и темной в этот вечерний час, которую сторожили два деревянных жителя города. Плечи у него побаливали, но сердце было полным надежд. Впервые после прыжка в воды Блаве мысль о Жюдит разжала тиски, в которых она держала, как в капкане, разум юноши. Постукивая подошвами башмаков о мостовую. Жиль мечтал среди этой холодной ночи о будущем, окутанном голубой дымкой приключений.
Жан-Пьер появился из темноты, как чертик из табакерки, произведя при этом не больше шума, чем это сделал бы кот.
— Пошли! — только и сказал он.
Как и утром, мальчики направились к порту, единственной части города, являвшей в этот час признаки жизни, поскольку Ванн был городом благоразумным и благочестивым, чей распорядок жизни регламентировался боем колоколов собора и монастырей.
— Куда ты меня ведешь? — спросил Жиль, когда они выходили из ворот Сен-Венсан.
Вместо ответа Жан-Пьер показал на старый дом на набережной, выступ фасада которого нависал, подобно отяжелевшему глазному веку, над двумя небольшими низкими окнами, подмигивавшими в ночи, как два светящихся красным глаза.
— Мы идем туда!
Жиль поморщился. Хотя он и не бывал никогда в портовых тавернах, но достаточно хорошо был знаком с городом, чтобы знать, что кабачок «Красный горностай» пользуется отвратительной репутацией.
Хозяина кабачка звали Йан Маодан, и он крайне снисходительно относился к подбору
своих клиентов, поскольку и сам когда-то, в пору своей бурной молодости, «косил траву на большом поле» в течение трех самых лучших лет своей жизни, что лишь придало больше силы его рукам, гибкость которых не уступала, их ловкости. В его кабаке каждый находил то, за чем пришел: контрабандист, искавший здесь пополнения своего экипажа, ревнивый муж в поисках кого-нибудь, кто стал бы шпионить за его женой, и даже главарь шайки, желающий обновить свое войско, прореженное правосудием и стражниками сенешаля, — все могли быть вполне уверены, что найдут тут предмет своих поисков. Однако в кабачке крайне редко попадались ученики коллежа Сен-Ив. Поэтому, увидев, что его товарищ всходит по ступеням, ведущим к низенькой двери, с ловкостью завсегдатая, Жиль не выдержал и схватил его за руку.